Сердце-пламень

– Зря ты так. – Тихий смех. – Через боль он переродится. Теперь твоему дружку не придется искать мать во всех образах, чтобы защитить ее. Теперь он знает, что во всем виноват Фед! Гнев разожжет в его душе честолюбие и жажду власти.

Жар лихорадки захватил меня полностью, но на краю сознания билось отчаянное:

– Ты сталкиваешь все живое во тьму, и нет слов, чтобы оправдать это!

– Может, это просто у вас, смертных, нет мерок, чтобы измерить дела мои?

Я в ужасе обернулась к нему, но Ворон уже таял, сливаясь с тенью. Терновый купол тоже исчезал, и только налитые кровью глаза задержались на миг дольше.

– Победа за нами! – раздались голоса колдунов – защитников Нзира. – Дарен разрушил все стрелометы, Нзир вне опасности! Червенцы бежали в Злат!

Но я все еще смотрела на то место, где сидел Ворон. Там остались лежать разбитые гусли. Ветер продолжал шуметь вокруг меня, словно принося весточку о перемене, о том, что ничто не останется неизменным, даже самые мощные нити между людьми.

* * *

Следующие дни и ночи слились в один горячечный морок: меня трясла вошедшая в жилу лихорадка. Вдобавок город парил теперь выше, чем прежде, и телу, разбитому ознобом и ломотой, приходилось привыкать еще и к новым условиям. Даже дышать надо было учиться заново. Если я делала чересчур резкий вдох, голову словно начинало сдавливать железными скобами.

Я помнила чьи-то руки, склоняющие блюдце с настоями к моим губам, холодную, пахнущую травами тряпицу на лбу, чей-то утешающий шепот, горшок с углями, греющий мои ноги, и порой – налитые кровью глаза, неотрывно глядящие на меня с потолка.

Лежа в своих новых, необжитых покоях, я всей душой стремилась в читальню, хотя порой не могла даже отличить реальность от сна.

Роща с идолами была разрушена почти целиком. Однажды я подошла к окну и увидела, как колдуны и люди спускают в Ангмалу то, что от нее осталось. Говорили, идол Крылатой чудом не пострадал.

Когда во мне еще были силы, я подходила к окну и, опустившись на колени, взывала к возвышающейся вдали богине.

Я знала, что заклинания изменения веса, найденные в читальне, помогали восстанавливать город. Но в саму читальню Галлаи никого не пускали. Дарен поручил Алафире лично переписывать грамоты, и дело шло очень медленно. Также я узнала, что за эти дни Дарен и Чудова Рать разбили одну из темниц в Ардонии и вызволили оттуда несколько десятков чародеев.

Весть о том, что Альдан жив и стоит за нападением на Нзир, просочилась в мои мысли и окончательно ввергла меня в огненную бездну. Все вокруг разрушалось: Фед, Минт, город, который я полюбила вопреки всему. Почему Дан пошел на это? Даже не попытавшись понять. Я ведь говорила ему, зачем отправляюсь в Нзир! Он мог не принимать меня, мог не понимать, зачем я это делаю, но попытаться разрушить целый город и его жителей? Он знал, как важен этот город! Неужели это месть за Линдозеро? Альдан, исцеляющий людей и заботящийся о своем городе, пытался уничтожить расу, частью которой я была, не увидев дивных палат, красоты, наследия, древних знаний о мироустройстве.

Теперь это был не тот травник, которого я помнила. Теперь это был настоящий, карающий колдунов жрец. Его превращение свершилось, а я не могла утешить его. И я, и он привели Чудову Рать в мир, и, должно быть, чудовищные муки вины толкнули его на это. Лишь одно было понятно моему воспаленному разуму: я знала, что однажды война возьмет свое, но не думала, что это будет настолько больно. Видеть, как близкие принимают необратимые решения и меняются, становясь частью жестокости мира.

Как простить сотворенное? Как простить того, кто не ищет прощения?

В огне, пожирающем тело, корчилась и моя душа.

В одну из ночей, когда лихорадка чуть отступила, а Червоточина гордо сияла на небесном полотне, мне привиделся Альдан. Он стоял среди пустынных покоев, глядя на меня с какой-то задумчивой печалью. На нем было обычное червенское облачение, а на поясе висел длинный меч со старинной резной рукоятью. Я протянула руку, но призрачный образ, резко переменившись, с гневом отсек мне ее до локтя. Я закричала, а кровь, устилая постель, пролилась на пол. Слетевший откуда-то с потолка Ворон погрузил в нее клюв, словно принимая жертву…

Оберег, холодом полыхнув на груди, вырвал меня из морока, и я тут же провалилась в беспамятство.

Мой город, как и я, исцелялся медленно. Но нам обоим невероятно повезло: ниточка за ниточкой, камень за камнем, день за днем нам помогала восстановиться забота друзей.

Очаг всегда был хорошо протоплен, дрова появлялись сами собой. Еда и кое-какие лекарственные травы ждали в корзинке у двери. Сперва я думала, что это Царёг, но он куда-то исчез, видимо, растревоженный царящей в городе разрухой. Были ли то жалостливые духи-обережки крепости? Или, быть может, Эсхе?

Выходил меня Минт. Сам еще не вполне оправившийся от раны, он не только продолжал тренировать своих бойцов, но и навещал меня. Мы не обсуждали то, что сказал ему Ворон. Наши короткие разговоры касались только города и колдунов.

Меня томило тревожное предчувствие, будто что-то неодолимое надвинулось над миром.