Сердце пудренное

Он ушел от меня.
Мир не мой больше.
Я чужая. Я нелюбимая.
Я осколок, кинутый в горе.
Третью ночь я вбираю воспаленными глазами
третью белую, мертвую ночь.
Почему плачет кто-то рядом?
Это мама,
руки мои целует тихо.
Мне кажется,
в мои жилы боль налита вместо крови.
Я не вижу ничего.
У меня нет больше сердца.
Он ушел от меня.

Слово: «может быть»

«У тебя сегодня глаза как у девочки…»

У тебя сегодня глаза как у девочки,
большие и очень добрые,
конечно не такие, как вся ты.
И вся ты сегодня как-то притихла,
будто не знаешь, кто мы с тобой,
чужие или очень близкие.
Может быть, тебя делают такой
твои светлые волосы, особенно гладко связанные
в узел,
который я так люблю целовать;
или, может быть, ты думаешь о чем-то,
что никогда не залетало в твою ветреную головку.
Право, лучше не думай о глупой жизни,
посмотри в мои глаза
с той же искоркой радостного удивления,
что и всегда:
мы тихо спрячем свет за мягкой шторой
и утонем в голубом, наивном сумраке.

«Ты весь стальной. Ты весь упрямый…»

Ты весь стальной. Ты весь упрямый
Ты весь как будто из Огня.
Такой же злой. Такой же пряный.
Такой же дикий. Весь в меня.

Сегодня – знаю – будешь нежным,

Колени тихо целовать,
Ковром из лилий белоснежным
Меня наивно покрывать.

К моим ногам в налете страсти

Прильнешь, моля отдать себя.
В моей сегодня будешь власти!
Ты будешь мной, меня любя.

А завтра – знаю – снова гордый,

Ты будешь холоден и стыл,
С улыбкой истинного лорда,
С досадой злой за дикий пыл.

Ты спросишь вежливо: «Здоровье?»

Прищурив дерзко левый глаз,
И я прочту вкрапленным в брови
Презренье сотен жестких фраз.

Пускай! с моих я не сняла стен

Портрет твой – тот, на что молюсь.
Ты был рабом уж, был подвластен –
И я довольна. Я смеюсь.

«В шелковом вихре блеснула…»

В шелковом вихре блеснула ажурная, удивительно острая, избалованно-тонкая, ножка кокетки, немного округлая. И странной змеиностью, смешанной с радостью, сверкнул, отливая, точеный изгиб, как будто маня и как будто пугая звериною страстью в побелевших зрачках. И было, как будто с улыбкой загадкою, деланно-искренней, искренне деланной, в облаке стылом, душистом и вальсовом кто-то кружился, кто-то жеманился, немного испуганно и вежливо-нагло.

Хищно и ласково улыбаясь ресницами, Вы скромный и тихий вели разговор в матовых бликах овала зеленого, ткущего тени мягко и зло. Кинули смеха звенящую струйку, вся изгибаясь, вся в цепях теней, – и еще проще затихли, вся скромная, будто ребенок, играющий взрослого. Так, балансируя и извиваясь, мчались секунды развязной тиши, чуть оскорбляя, чуть-чуть волнуя, остро-сторожкие, властные, гнуткие.

Только напрасно сложили Вы губки так, чтобы казаться невинной и чуткою: ножка сказала другое, звериное, – ножка Вас выдала, немного округлая!

«Голубые, невнятные просьбы…»