Сердце тьмы

Проходя на лодке мимо брига, голландец выкрикнул грубое «эй!» и спросил, на борту ли хозяин. Аккуратный и подтянутый Шульц в безукоризненно белом костюме перегнулся через перила, найдя вопрос несколько забавным. Он весело поглядел на Хемскирка и, приятнейше модулируя свой прекрасный голос, произнес: «Капитан Эллен наверху, в доме, сэр», – но выражение его лица тотчас изменилось, когда в ответ на это сообщение он услыхал рев: «Какого черта ты скалишь зубы?» Шульц проводил Хемскирка взглядом: тот высадился на сушу, однако пошел не к бунгало, а по другой тропе, ведущей на плантацию.

Мучимый желанием голландец нашел Нельсона (или Нильсена) в сушильном сарае. Наблюдение за манипуляциями, производимыми над отменным, хотя и небольшим, урожаем табака, доставляло старику истинное удовольствие; впрочем, Хемскирк скоро положил конец этому бесхитростному счастью. Лейтенант уселся и, приняв тон, который, как он знал, наилучшим образом подходил для его цели, в считаные минуты заставил Нельсона покрыться нервной испариной. Устами Хемскирка словно говорила вселяющая ужас «власть», и бедняга, как мог, оборонялся. Если он и имел дело с торговцами-англичанами, то лишь потому, что нужно же как-то сбывать товар. Старик изо всех сил тщился умиротворить голландца, но тот лишь сильнее распалялся.

– А хуже всех этот ваш Эллен, – прорычал Хемскирк, тяжело дыша от ярости. – С ним вы особенно дружны, да? Много англичан повадилось у вас бывать. Напрасно вам позволили здесь поселиться. Напрасно. Чего ему понадобилось в вашем доме на сей раз?

Старый Нельсон (или Нильсен), придя в крайнее волнение, заявил, что с Джеспером Элленом он вовсе не дружен. Никакие они не друзья. Он просто купил у этого человека три тонны риса, чтобы кормить своих людей. Разве это дружба? Тут Хемскирк, взорвавшись, высказал наконец ту мысль, которая глодала его изнутри:

– Да уж! Продал три тонны риса и три дня кряду флиртует с вашей дочерью! Нильсен, я говорю с вами как друг. Это никуда не годится. Вам делают одолжение тем, что терпят вас здесь.

Старый Нельсон сперва был ошарашен, но очень быстро преодолел растерянность. Не годится! Конечно, не годится! Да будь этот Эллен хоть последний мужчина на земле, девочка и не посмотрела бы на него! Она слишком разумна, чтобы влюбляться в кого бы то ни было! Стараясь передать Хемскирку свою убежденность в беспочвенности всяких подозрений, Нельсон выказал столько усердия, что лейтенант, хотя и поглядывал на него искоса, стал все же склоняться к тому, чтобы ему поверить, и тем не менее пробормотал:

– Много вы об этом знаете!

– Я знаю все! – настаивал старик с возросшим пылом, поскольку теперь был вынужден противиться еще и сомнениям, зарождающимся в собственной его голове. – Моя родная дочь, в моем доме, и чтобы я не знал? Право, лейтенант, отличная шутка!

– У них, похоже, дело идет на лад, – заметил Хемскирк угрюмо. – Должно быть, они и теперь вместе, – прибавил он, ощутив при этих словах болезненный укол, от которого вместо задуманной насмешливой улыбки у него вышла странная гримаса.

Нельсон, измученный и встревоженный, замахал руками. В глубине души он поражался настойчивости своего гостя и даже начинал испытывать раздражение от нелепости этого разговора.

– Полно, полно, лейтенант! Я вам вот что скажу: ступайте-ка вы в дом выпить перед ужином глоточек джина с горькой настойкой. Покамест Фрейя вас займет, а мне нужно проследить за тем, чтобы убрали на ночь последний табак. Я присоединюсь к вам очень скоро.

Хемскирк не пропустил этого предложения мимо ушей, ибо оно отвечало его тайному желанию, предметом которого был, однако, не джин. Нельсон прокричал вслед широкой спине лейтенанта, чтобы тот чувствовал себя как дома и угощался сигарами из ящика на веранде.

Старик имел в виду западную веранду, служившую гостиной и заслоненную от солнца жалюзи из ротанговой соломки наилучшего качества. Восточную же веранду (его собственное священное владение, место глубоких размышлений и раздувания щек) защищали тяжелые парусиновые шторы. Северная веранда, по сути, таковой и не была, а скорее напоминала длинный балкон. С другими двумя верандами она не сообщалась, и выйти на нее можно было только из дома, по коридору. Эта обособленность делала ее подходящим уголком для девичьих молчаливых раздумий, а также для разговоров, которые на первый взгляд совершенно бессмысленны, однако способны порождать множество непостижимых смыслов, если протекают между девушкой и молодым мужчиной.