Сердце тьмы

Торговый бриг «Бонито» показался в устье большой реки и стал плавно огибать лесистый мыс. Ветер, наполнявший его паруса, не поколебал бы даже пламени факела. Судно вышло на открытое водное пространство из-под завесы неколеблемых листьев – загадочно-молчаливое, призрачно-белое, осторожно-торжественное в своем едва уловимом продвижении. Джеспер, опершись локтем о грот-ванты, а головой о руку, думал о Фрейе. Все в мире напоминало ему о ней. Красота любимой женщины присутствует в красотах природы. Очертания холмов, изгибы побережья и свободно вьющиеся ленты рек напоминают гармоничные линии ее движущегося тела, уступая им в очаровании, а в ее походке ощущается та же мистическая сила, которой обязана своим существованием вся прелесть зримого мира.

Зависимый, как и все мужчины, от вещей, Джеспер любил свой корабль – дом своих мечтаний. Он словно сообщил ему часть души Фрейи. Его палуба должна была стать опорой их любви. Обладание бригом казалось умиротворяющим свидетельством того, что счастье уже завоевано.

Полная луна невозмутимо плыла вверх по воздуху, спокойному и ясному, как взгляд Фрейи. Ничто на бриге не нарушало тишины. «Такими вечерами она будет стоять здесь, рядом со мной», – думал Джеспер с восторгом. И в этот миг, в эту минуту мира и покоя, под благосклонным взором луны, покровительницы влюбленных, на море без единой морщинки, под небом без единого облачка показалась канонерская лодка «Нептун». Именно теперь, когда природа словно в насмешку приняла самое ласковое обличье, это судно отделилось от черного берега, возле которого незаметно стояло, и пошло наперерез торговому бригу «Бонито».

Как только канонерка вышла из укрытия, Шульц, обладатель чарующего голоса, выказал странное беспокойство. Весь день, после того как судно покинуло малайский город, стоящий на реке, он, помощник капитана, ходил с изнуренным лицом человека, которого что-то гнетет. Джеспер спросил, в чем дело, но Шульц, отвернувшись так, словно не любил, когда на него смотрят, стыдливо отговорился головной болью и легким жаром. Теперь, со спины обходя своего капитана, он вслух произнес:

– И чего этому голландцу от нас нужно?

По-видимому, ему было совсем худо: даже тот, кто стоит нагой на ледяном ветру и силится не дрожать, не мог бы говорить с такой пронзительной неуверенностью в голосе. Впрочем, вероятно, Шульца и в самом деле просто знобило.

– Поиграть на наших нервах – больше ничего, – отвечал Джеспер совершенно невозмутимо. – Он и прежде пытался мне докучать. Впрочем, сейчас сами увидим.

Действительно, скоро суда сошлись так близко, что с борта одного можно было легко докричаться до другого. Изящный бриг под белыми парусами в лунном свете казался воздушным, как сильфида. Канонерка, низкая, приземистая, с голыми, как мертвые обрубки деревьев, мачтами, темнела на фоне сияющего неба той великолепной ночи, отбрасывая тяжелую тень на полоску воды между двумя кораблями.

И то и другое судно, будто вездесущий дух, преследовал образ Фрейи – словно она была единственной женщиной в мире. Джеспер помнил, с какой настойчивостью она просила его проявлять осторожность во всех словах и поступках, когда он не рядом с нею. При этой неожиданной встрече он словно ощутил, как воздух над ухом всколыхнули те торопливые полушутливые увещевания, без которых Фрейя никогда не отпускала его в плавание. «Заруби себе на носу, ребенок: если с тобой что-то случится, я тебе этого не прощу», – говорила она и быстро сжимала ему руку, а он отвечал ей тихой уверенной улыбкой.

Хемскирка дочь Нельсона преследовала по-иному – не шепотом, но неотступными видениями. Сейчас он вновь увидел ее повисшей на шее ничтожного бродяги – бродяги, того самого бродяги, который только что отозвался на его оклик. Он увидел, как она, босоногая, крадется по веранде, широко раскрыв огромные, ясные, взволнованные глаза, чтобы проводить бриг – этот бриг. Если бы она кричала и бранилась, было бы не так скверно, но она без крика и без брани восторжествовала над ним, лейтенантом Хемскирком. Просто завлекла его (он твердо в это верил), обманула, оскорбила, ударила, осмеяла… Клюв и когти! Двое мужчин, столь несхоже одержимых Фрейей Семи островов, не могли быть друг другу равными соперниками.

В напряженной и будто бы сонной тишине, охватившей два корабля, в мире, который и сам казался всего лишь хрупким сном, лодка с матросами-яванцами пересекла темную полосу воды и вплотную приблизилась к бригу. Белый мичман, вероятно канонир, поднялся на борт. Это был низкорослый человек с круглым животом и сиплым свистящим голосом. Неподвижное толстое лицо при лунном свете казалось безжизненным. Руки торчали в стороны, словно у набитой тряпками куклы. Хитрые глазенки поблескивали, как слюда. На ломаном английском он передал Джесперу просьбу явиться на борт «Нептуна».