Сердце тьмы

– Нет! – вскричала она. – Нельзя допустить, чтобы все это пропало! Чтобы такая жизнь была пожертвована впустую и ничего не осталось… кроме скорби. Вы знаете, какие у него были грандиозные планы, я тоже о них знала. Быть может, понимала не все, но… ведь были у него и другие друзья… Что-то должно остаться! По крайней мере его слова не погибли…

– Слова и останутся, – сказал я.

– И пример, который он нам подавал, – прошептала она. – Люди равнялись на него… каждый его поступок светился добротой…

– Да-да, он подавал пример. Совсем про это забыл.

– А я помню. Не могу… не могу поверить… пока не могу. Не верится, что я больше никогда его не увижу, что никто его больше не увидит – никогда, никогда, никогда…

Она простерла руки вперед, словно вслед уходящему человеку; в меркнущем свете из окна я увидел ее бледные сцепленные пальцы. Никто не увидит? О, в тот момент я видел Куртца вполне отчетливо и буду видеть его красноречивый дух до скончания своих дней. И ее я буду видеть, знакомую трагическую Тень, напомнившую мне этим жестом другую, столь же трагическую, увешанную бесполезными оберегами и амулетами, что тянула бронзовые руки над дьявольской рекой, рекой тьмы.

Вдруг она проговорила едва слышно:

– Он умер так же, как и жил.

В моей груди пробудилась тупая ярость.

– Конец его был во всех смыслах достоин жизни.

– И меня не оказалось рядом… – прошептала она.

Мой гнев утих, сменившись бесконечной жалостью.

– Мы сделали все, что могли… – пробормотал я.

– О, но я ведь верила в него больше, чем кто-либо: чем его родная мать, чем даже… он сам. Он нуждался во мне! Во мне! Я бы сберегла каждый вздох, каждое слово, каждый взгляд…

Мое сердце как будто стиснула ледяная рука.

– Не надо!..

– Простите… Я так долго скорбела молча… Молча… Вы ведь были с ним… до конца? Я все думаю о его одиночестве. Рядом никого, кто понял бы… понял бы его так, как я… Быть может, никто и не слышал…

– Я был с ним до конца. И последние слова тоже слышал, – дрожащим голосом сказал я и в страхе умолк.

– Так повторите, – сокрушенно прошептала она. – Мне нужно… нужно знать… хоть что-нибудь… чтобы жить.

Я едва не крикнул: «Да разве вы сами не слышите?» Сгустившийся в гостиной мрак вновь и вновь нашептывал эти слова, и грозный его шепот окутывал нас подобно первому дуновению надвигающейся бури. «Ужас! Ужас!»

– Прошу… Мне надо знать, чтобы как-то жить дальше. Поймите, я его любила… любила… любила!

Взяв себя в руки, я медленно проговорил:

– Перед смертью он произнес… ваше имя.

Я услышал тихий вздох, а потом мое сердце остановилось, замерло на мгновение от ее истошного крика, в котором звучали одновременно невыразимое ликование и невыразимая боль.

– Я знала!.. Я была уверена!

Она знала. И была уверена. В следующий миг она спрятала лицо в ладонях и зарыдала. Я испугался, что стены дома обвалятся от ее плача, да что там стены – сами небеса рухнут мне на голову. Но ничего не произошло. Небеса не рушатся по таким пустякам. Рухнули бы они, гадал я, если б я все-таки воздал Куртцу должное? Ведь он сам говорил, что хочет лишь справедливости. Но я не мог, не мог сказать ей правду! Это было бы слишком страшно, слишком… темно.

Марлоу утих. Он сидел в стороне от нас в позе медитирующего Будды, едва различимый и безмолвный. Мы не смели шелохнуться.

– А отлив-то уже начался, – вдруг произнес директор.

Я поднял голову. Путь к морю преграждала черная гряда облаков; под хмурым небом река несла свои спокойные воды в самые отдаленные уголки земного шара, и чудилось, что струится она в сердце беспредельной тьмы.

Теневая черта

…Они снискали мое неумирающее уважение…

С любовью посвящается Борису и всем другим, кто, как и он, в юности пересек теневую черту своего поколения

D’autre fois, calme plat, grand miroir

De mon désespoir!

Baudelaire[4]

Часть первая

Глава 1

Такие мгновения бывают лишь у молодых. Не у юных – нет, их я не имею в виду. У юных, собственно говоря, вовсе не бывает мгновений. Привилегия юности – жить, опережая свои дни, в прекрасной череде надежд, не прерываемой самонаблюдением. Затворяя за собой калитку детства, мы попадаем в зачарованный сад, где даже тени несут нам свет обещания и на каждом повороте тропы поджидает соблазн, причем не потому, что эта страна неизведанная. Мы хорошо знаем: все, кто жил до нас, шли этой дорогой, – однако, чувствуя очарование общечеловеческого опыта, каждый ждет редкого или даже исключительно личного ощущения – чего-то, что принадлежало бы ему одному.