Сердце тьмы

У руля по-прежнему никого не было. На судне царила полнейшая неподвижность. Если небо почернело, то море, чего доброго, могло затвердеть. Не имело смысла оглядываться по сторонам, ища каких-нибудь знаков и пытаясь угадать, когда настанет роковой момент. Было ясно, что в назначенный час тьма беззвучно поглотит последние звезды, горящие над нашим кораблем. Конец всему настанет, не предваряемый ни вздохом, ни шорохом, ни бормотанием. Наши сердца замрут, как часы, у которых кончился завод.

Невозможно было избавиться от ощущения, что скоро все завершится. Обступившая меня тишина казалась началом смерти. В этом было нечто успокоительное, как будто моя душа внезапно примирилась с вечной слепотой и неподвижностью.

Единственным, что еще не распалось во мне, был инстинкт моряка. Я сошел с юта на шканцы. Свет звезд, казалось, умирал, не достигая этого места, но, тихо окликнув матросов, я все же увидел в темноте две или три очень неясные тени, которые приближались ко мне.

– Мы все здесь, сэр, – произнес чей-то голос.

Другой голос тревожно уточнил:

– Все, кто к чему-то годен.

Оба голоса прозвучали очень глухо. Я не услышал в них ни рвения к работе, ни желания противостоять мне. Мои матросы хотели мне сказать лишь то, что сказали.

– Нужно постараться подтянуть грот[15], – проговорил я.

Тени, качнувшись, беззвучно уплыли. Эти люди превратились в привидения самих себя, а веса горстки бестелесных существ недостаточно для того, чтобы удерживать канаты. Если парус может быть подтянут одной лишь силой духа, то именно такое чудо и произошло в тот вечер на моем корабле, ибо мускульной силы, необходимой для этой задачи, у нас не набралось бы, даже собери я всю команду, а не только тех несчастных, кто вышел на палубу. Большую часть работы я взял, конечно, на себя. Матросы, спотыкаясь и тяжело дыша, ходили за мной от каната к канату. Они трудились как титаны. Подтяжка грота отняла у нас не менее получаса. За все это время бесконечная чернота не издала ни звука. Когда последняя снасть была закреплена, мои глаза, привыкшие в темноте, различили фигуры людей, в изнеможении перегнувшихся через поручни или опустившихся на люки. Кто-то, упав на кормовой шпиль[16], судорожно глотал воздух. Среди таких подчиненных я возвышался как башня, как воплощение силы. Невосприимчивый к болезням тела, я изнывал только душой. Проведя несколько времени в борьбе с тяжестью своих грехов и с чувством собственной никчемности, я сказал:

– А теперь мы пойдем на корму и выровняем грот-рей. Это, пожалуй, последнее, чем мы можем помочь нашему судну. Дальше будь что будет.

Глава 6

Когда мы поднялись на ют, мне пришло в голову, что все это время кто-то должен был стоять у штурвала. Мой голос был не многим громче шепота, когда я возвысил его, чтобы окликнуть рулевого. В ответ на мой призыв в свете кормовой лампы возник бесшумный и безропотный дух, помещавшийся в измученном лихорадкой теле. Ярко высвеченная голова с запавшими глазницами резко выделялась на фоне черноты, которая поглотила наш мир, поглотила Вселенную. Оголенное предплечье, лежащее на верхних рукоятях руля, словно испускало собственное свечение. Обращаясь к этой сияющей фигуре, я тихо произнес:

– Прямо руля.

– Есть прямо руля, сэр, – ответили мне тоном терпеливого страдания.

Я опять сошел на шканцы. Предугадать, откуда придет ветер, было невозможно. Вокруг корабля, в какую сторону ни посмотри, чернела сплошная бездонная дыра, и взгляд терялся в ее непостижимой глубине.

Чтобы проверить, убраны ли канаты, я стал осторожно ходить по палубе, ощупывая доски ногой, и вдруг натолкнулся на человека, в котором тотчас узнал Рэнсома, поскольку его тело, не утратившее первоначальной крепости, было на ощупь совсем не таким, как тела других матросов. Он молчал, опершись о шканцевый шпиль. Меня озарило: так вот кто едва не задохнулся от усталости, когда мы подтягивали парус!

– Вы помогали нам с гротом! – приглушенно воскликнул я.

– Да, сэр, – ответил тихий голос Рэнсома.

– Господи, да о чем же вы думали? Вам ведь нельзя!

После некоторой паузы кок ответил:

– Пожалуй что нельзя. – Помолчав еще немного, он быстро прибавил: – Но теперь уже все хорошо.

Эти слова едва уместились между двумя вздохами, выдававшими истинное его состояние. Остальных матросов я не видел и не слышал. Но стоило мне заговорить, над шканцами печально проползло ответное бормотание, здесь и там заколыхались тени. Я велел убрать все с палубы.

– Сэр, я этим займусь, – вызвался Рэнсом.

Как всегда приятное и естественное, звучание его голоса утешало и вместе с тем вызывало сострадание. Этому человеку следовало отдыхать, лежа в постели. Я должен был отослать его с палубы, но он, вероятно, не подчинился бы. Душевных сил у меня осталось так мало, что я даже не сделал такой попытки, а только сказал:

– Смотрите, Рэнсом. Осторожнее.