Сердце тьмы

Исчез последний луч света во Вселенной. Гэмбрил проводил его тихим возгласом смятения. Я ощупью нашел руку рулевого. Как страшно она исхудала!

– Ничего, – сказал я. – Лампы вам не нужны. Вы только следите за тем, чтобы ветер, когда придет, дул вам в затылок. Понимаете?

– Да, сэр… – отозвался Гэмбрил и нервно прибавил: – Но свет бы не помешал.

Все это время корабль стоял неподвижно, как скала. Шум воды, сбегавшей с парусов, рангоута и юта, внезапно прекратился. Из желобов еще некоторое время доносились всхлипы и бульканье, но затем наступила полная тишина, сопровождаемая полной неподвижностью, – знак того, что чары нашей беспомощности еще не рассеялись. Зло притаилось в темноте, готовясь совершить какой-то жестокий выпад.

Я с беспокойством устремился вперед. Для того чтобы уверенно пройти по юту моего злосчастного первого корабля, мне не нужно было зрение. Каждый квадратный фут палубы, со всеми прожилками и узелками на досках, прочно запечатлелся в моей памяти. И вдруг я ни с того ни с сего растянулся плашмя – упал на лицо и руки, запнувшись о какой-то предмет.

Это было что-то большое и живое. Не собака. Скорее овца. Но мы не везли на борту никаких животных. Откуда могло животное… Ко всем моим страхам прибавился еще один, фантастический, и я не мог ему противостоять. Вставая, я почувствовал, как волосы у меня на голове зашевелились. Мой испуг не был испугом человека, чей разум продолжает сопротивляться. То был совершенный ужас – безграничный и, так сказать, невинный, детский.

Я увидел Это – это Существо! Тьма, большая часть которой только что превратилась в воду, немного поредела, и я смог различить его очертания. Но старшего помощника, взобравшегося на палубу на четвереньках, я не узнавал до тех пор, пока он не попытался встать, да и тогда первая моя мысль была о медведе.

Он зарычал именно по-медвежьи, когда я обхватил его туловище, которое он закутал в огромное зимнее пальто из какого-то ворсистого материала, – слишком тяжелое по тогдашнему его состоянию. Невероятно исхудавшее тело едва прощупывалось под толстой тканью, но рык казался осязаемым и даже содержал в себе некоторый смысл. Проклятый корабль, набитый трусами, которые ходят на цыпочках! Неужто нельзя топнуть ногой и взяться за брасы? Неужто никто из этих отпетых увальней не может заорать во все горло и рвануть канат?

– Если увиливать от работы, сэр, ничего путного не выйдет, – продолжал мистер Бернс, атакуя меня в лоб. – Мимо этого старого душегуба потихоньку не проскользнешь. Нет, вы должны идти против него смело – как я. Смелость – вот чего вам не хватает. Покажите ему, что вам дела нет до его чертовых выходок. Выбранитесь от души!

– Боже правый, мистер Бернс! – вскричал я сердито. – Что это все значит? Да как вам в голову пришло выйти на палубу в таком состоянии?

– А вот так! Храбрость! Только ею можно отпугнуть старого негодяя.

Он все еще рычал, когда я толкнул его к перилам и грубо произнес:

– Держитесь за поручень.

Как с ним быть, я не знал. Оставив его, я поспешил на слабый призыв Гэмбрила: рулевому показалось, что поднимается ветер. Мой слух тоже уловил легкое трепетание мокрого полотна в вышине и позвякивание незакрепленной цепи…

Эти зловещие звуки, раздававшиеся в мертвенно-неподвижном воздухе, тревожили меня. Мою память вдруг разом наводнили все когда-либо слышанные мною истории о том, как мачты на кораблях обламывались, хотя на палубе ветер не мог даже спичку задуть.

– Я не вижу верхних парусов, сэр, – произнес Гэмбрил дрожащим голосом.

– Не поворачивайте штурвал. Все будет хорошо, – уверенно сказал я.

Нервы у бедняги совсем расстроились. Мои были не многим лучше. До предела возросшее напряжение резко спало, когда я почувствовал, что корабль двинулся вперед, словно уходя у меня из-под ног. Сначала я отчетливо услышал в вышине шелест ветра и тихий скрип рангоута и только затем, много спустя, почувствовал легкое дуновение на своем лице – взволнованном и словно слепом.

Внезапно наш слух поразила более громкая нота, и чернота заструилась по нашим телам, охлаждая их. Мы с Гэмбрилом, оба в облипающей мокрой одежде из тонкой хлопчатой бумаги, затряслись неистовой дрожью. Я сказал ему:

– Вы верно идете, старина. От вас нужно только одно: смотрите, чтобы ветер дул вам в затылок. С этим вы, конечно же, справитесь. Даже ребенок может вести судно по гладкой воде.

– Да, – пробормотал он. – Здоровый ребенок.

Мне сделалось стыдно, оттого что лихорадка, отнявшая силы у всей команды, меня обошла. Мое раскаяние стало еще горше, ощущение собственной никчемности – еще мучительнее, бремя ответственности – еще тяжелее.

В спокойной воде корабль почти сразу набрал ход. Я чувствовал его скольжение и не слышал никаких звуков, кроме загадочного шуршания за бортом. Судно двигалось только вперед, не поднимаясь и не перекатываясь на волнах. Эта гладь уже восемнадцать дней приводила меня в уныние. С самого нашего отплытия мы не встречали такого ветра, который хоть немного оживил бы море.