Сердце тьмы

Конечно же, это было невозможно. Как и следовало ожидать, мистер Бернс вскоре появился на палубе и, мучительно волоча ноги в своем необъятном пальто, взобрался на корму. Я смотрел на него с естественным страхом. Терпеть его присутствие и выслушивать бредовые россказни о происках мертвеца, а самому между тем править бешено летящим кораблем, полным умирающих, – это была довольно жуткая перспектива.

Однако первые замечания мистера Бернса показались мне вполне здравыми как по содержанию, так и по тону. Ночной сцены он, очевидно, не помнил. Или помнил, но ничем себя не выдавал. Говорил он вообще не много. Сидя на световом люке, он поначалу казался почти безжизненным, но тот самый бриз, который отнял последние силы у оставшихся матросов, его, напротив, с каждым порывом словно наполнял энергией. Это происходило почти зримо.

Нарочно, чтобы проверить, действительно ли мистер Бернс в своем уме, я упомянул покойного капитана, и, к моей радости, старший помощник не выказал чрезмерного интереса к этому предмету. Только пересказал мне знакомую историю о беззакониях старого негодяя (правда, не без некоторого мстительного смака) и неожиданно заключил:

– По моему мнению, сэр, разум стал покидать его где-то за год до смерти, если не раньше.

Чудесное исцеление! Но я не мог в полной мере выразить подобающего случаю восторга, поскольку должен был править, ни на что не отвлекаясь. В сравнении с безнадежной неподвижностью предыдущих дней наша теперешняя скорость казалась головокружительной. От носа корабля расходились в стороны две ленты пены. Ветер тянул энергическую ноту, которая при других обстоятельствах была бы для меня выражением всей радости жизни. Каждый раз, когда подтянутый грот начинал биться, рискуя разорвать себя на кусочки, старший помощник обращал ко мне испуганный взгляд.

– Что, по-вашему, я должен сделать, мистер Бернс? Ни убрать, ни распустить его мы не можем. Уж скорее бы это старье разлетелось в клочья, да и дело с концом! Не по себе мне от этого чудовищного шума.

Мистер Бернс заломил руки и вдруг закричал:

– Как вы заведете судно в гавань, сэр? Один, без людей!

Я не знал, что ему ответить. И все же дело было сделано – часов сорок спустя. Жуткий хохот старшего помощника победил злого демона и разрушил проклятие. Теперь мы находились в руках доброго и деятельного Провидения, которое гнало нас вперед.

Никогда не забуду последней ночи, темной, ветреной и звездной. Я стоял у руля, а мистер Бернс, взяв с меня торжественное обещание разбудить его в случае чего, не таясь уснул на палубе возле нактоуза. Выздоравливающим нужен сон. Рэнсом, прислонившись спиной к бизань-мачте[20] и накрыв ноги одеялом, сидел совершенно неподвижно, но не думаю, чтобы он хоть на секунду закрыл глаза. Француз, это воплощение оптимизма, по-прежнему заблуждался относительно своей способности «попрыгать». Он непременно хотел к нам присоединиться, но, помня о субординации, улегся в самом дальнем углу юта, возле стеллажа с ведрами.

Я правил, слишком усталый, чтобы волноваться, и слишком усталый, чтобы связно мыслить. Моменты сурового ликования сменялись душевным упадком при мысли о том, что происходило на другом конце темного корабля – в кубрике, набитом больными и даже умирающими. По моей вине. Но угрызения совести следовало покамест отложить. Я должен был править.

После полуночи бриз ослаб, а затем и вовсе прекратился. Около пяти подул опять, причем достаточно легко, чтобы позволить нам взять курс на рейд. Рассвет застал мистера Бернса сидящим у штурвала. Подпертый мотками каната, он правил очень белыми костлявыми руками, высунутыми из недр пальто. Мы с Рэнсомом тем временем носились по палубе, поспешно раздергивая шкоты и отдавая фалы. Покончив с этим, мы бросились на полубак. Пот тяжелого труда и чрезвычайной нервозности так и струился по нашим лицам, когда мы готовили якоря к спуску. Я не смел взглянуть на Рэнсома, работавшего со мной плечом к плечу. Мы обменивались отрывистыми фразами, и я слышал его тяжелое дыхание, но головы не поворачивал, боясь увидеть, как он упадет и испустит дух, отдав последние силы. Ради чего? Ради какого-то ясного идеала.

В нем пробудился заправский моряк, которому не требовались указания. Он сам знал, что делать. Каждое усилие, каждое движение было подвигом. Надзирать за такой вдохновенной работой мне не пристало.

Когда все наконец было готово, я услыхал:

– Не пора ли мне сойти вниз, сэр, чтобы освободить стопоры?

– Да, ступайте, – сказал я, по-прежнему не поднимая глаз.

Через некоторое время голос Рэнсома донесся с главной палубы:

– Лебедка готова, сэр.

Я знаком скомандовал мистеру Бернсу класть руль к ветру и опустил оба якоря один за другим, вытравливая столько цепи, сколько корабль пожелает. И одна цепь, и другая вышли больше чем наполовину. Судно встало. Паруса, сводившие меня с ума своим трепыханием, умолкли. В мгновенно наступившей тишине, от которой моя голова слегка пошла кругом, я уловил слабый стон и невнятное бормотание больных в носовом кубрике.