Сердце тьмы

Меня увез на берег паровой полубаркас. Оглянувшись, я увидел мистера Бернса: он стоял на юте, у поручня, все в том же огромном ворсистом пальто. Яркий солнечный свет поразительно подчеркнул нелепость его вида. Старший помощник был точно искусно изготовленное ужасное пугало, которое выставили на палубу пораженного смертью судна, чтобы он отпугивал птиц от трупов.

Наша история уже облетела город, и все были к нам очень добры. От портовых сборов меня освободили, а поскольку на берегу как раз находилась команда судна, потерпевшего крушение, я без труда набрал столько людей, сколько требовалось. Однако на мой вопрос, нельзя ли на минуту заглянуть к капитану Эллису, мне с жалостью (как человеку, отставшему от жизни) сообщили, что примерно через три недели после моего отъезда наш наместник Нептуна подал в отставку и отправился домой. Полагаю, не считая рутинных хлопот, мое назначение было его последним деянием на высоком посту.

Удивительно, до чего все, кого я видел на суше, поражали меня упругостью походки, подвижностью взгляда, полнотой жизненных сил. Я находился под огромным впечатлением. Среди тех, кто мне встретился, был, конечно же, и капитан Джайлс. Не повстречать его я не мог. Будучи на берегу, он каждое утро совершал долгие прогулки по торговой части города. Я издалека заметил блеск золотой цепочки от часов, носимой им на груди. Он прямо-таки излучал благодушие.

– Правда ли то, что я о вас слышал? Вы шли сюда из Бангкока двадцать один день? – пожав мне руку, осведомился он с улыбкой доброго дядюшки.

– Если, кроме этого, вам ничего не известно, то вы должны разделить со мною ленч. Я хочу рассказать вам все, на что вы меня обрекли.

Капитан Джайлс молчал почти целую минуту, после чего наконец сказал снисходительным тоном:

– Ну так и быть. Идемте.

Мы направились в гостиницу. К моему удивлению, у меня обнаружился изрядный аппетит. Потом, когда со стола убрали, я поведал капитану Джайлсу всю историю моего двадцатидневного плавания, рассказав о тяготах не только профессионального, но и душевного свойства, а он тем временем терпеливо курил большую сигару, которой я его угостил.

– Вы, наверное, здорово устали, – мудро заметил он, когда я закончил.

– Нет, – сказал я. – У меня, капитан Джайлс, другое чувство. Я кажусь себе старым. Да я, по-видимому, и вправду состарился. Здесь, на берегу, я смотрю на вас всех как на резвых юнцов, никогда не знавших забот.

Он не улыбнулся. Его лицо сохраняло невыносимо назидательное выражение.

– Это пройдет. Но вы в самом деле выглядите старше.

– То-то и оно! – сказал я.

– Нет-нет! Ежели говорить серьезно, то ничему в жизни не следует придавать слишком большого значения. Ни хорошему, ни плохому.

– Жить вполсилы? – насмешливо проворчал я. – Это дано не всем.

– Лучше вполсилы, чем никак, – парировал капитан Джайлс с сознанием собственной добродетельной мудрости. – И еще одно: мужчина должен быть в состоянии пережить и неудачу, и собственные ошибки, и угрызения совести, и все такое прочее. На то она и жизнь, чтобы противостоять этому.

Я промолчал. Не знаю, что капитан Джайлс разглядел у меня в лице, но он вдруг ни с того ни с сего спросил:

– А вы, часом, не малодушны?

– Это, капитан Джайлс, одному богу известно, – правдиво ответил я.

– Ничего, – сказал он спокойно. – Скоро вы научитесь не быть малодушным. В жизни всему приходится учиться – вот этого-то многие юнцы и не понимают.

– Но я больше не юнец.

– Верно, – согласился капитан Джайлс. – Полагаю, вы здесь ненадолго?

– Я прямо сейчас возвращаюсь на корабль. Как только новая команда взойдет на борт, один якорь я подниму, а вторую цепь выберу до половины. Завтра утром нас здесь уже не будет.

– Вот это правильно, – одобрительно буркнул мой собеседник. – Так и нужно.

– А вы что же думали? Что я неделю буду отдыхать на берегу? – проговорил я, раздраженный его тоном. – Я только тогда успокоюсь, когда выведу судно в Индийский океан, да и то не вполне.

Капитан Джайлс, внезапно погрузившись в задумчивость, сделал несколько затяжек.

– Да, так оно и бывает, – грустно произнес он. Его лицо неожиданно переменилось, будто освободившись от тяжелой завесы. Но лишь на мгновение. – Мало покоя в человеческой жизни. Лучше и не думать об этом.

Тут мы встали, вышли из гостиницы и на прощание тепло пожали друг другу руки. А ведь я только теперь почувствовал к нему интерес – впервые за все время нашего знакомства.

Возвратившись на корабль, я сразу же увидел на шканцах Рэнсома: он спокойно сидел на своем сундуке, аккуратно затянутом ремнями. Кивком пригласив его пройти за мною в кают-компанию, я сел за стол и написал рекомендательное письмо к одному моему знакомому.

– Когда выйдете из больницы, – сказал я, протягивая листок Рэнсому, – это может вам пригодиться.

Он взял письмо и засунул в карман. Глаза его смотрели в сторону от меня – в никуда. Лицо было напряжено.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я.

– Не то чтобы плохо, сэр, – ответил Рэнсом натянуто, – но я опасаюсь, что скоро начнется… – На его губах быстро мелькнула знакомая печальная улыбка. – Я… я ужасно боюсь за мое сердце, сэр.