Серебряная выдра (СИ)

Одна маленькая девочка постоянно дёргала игравшего с ней маленького мальчика за верёвочки на кофте, с радостным смехом отбегая в сторону всякий раз, как только тот собирался её схватить. Там ещё была собака — чёрный французский бульдог, который вприпрыжку всюду следовал за ними. Гермиона улыбалась. Некоторое время назад, она стала замечать за собой, что дети всё чаще начинали её забавлять. Было в их играх и звонких голосках что-то притягательное, что-то любопытное для неё, чего она, кажется, не замечала раньше. Временами Гермиона вспоминала, как на позапрошлое Рождество, навестив Гарри, оставленного в одиночестве с пятью маленькими детьми, она обнаружила его дом в сущем беспорядке, вызвавшем тогда в её душе, лишь неподдельный ужас. Теперь же, сидя вот так на набережной, рядом с Люциусом, всё это уже не казалось ей таким страшным.

Девочка в очередной раз дёрнула мальчика за кофту и побежала в сторону, совсем не смотря себе под ноги, отчего споткнулась о камень и упала. Из глаз её брызнули слёзы. Гермиона едва заметно охнула, но в следующий момент снова улыбнулась: мальчик протянул девочке руку и очень трогательно начал утешать её. Бульдог вился вокруг них кругами, отбегая всякий раз, когда накатывающая на берег волна подмачивала ему лапы.

Гермиона перевела взгляд на Люциуса. Его глаза были обращены совершенно в другую сторону. Вздохнув, она провела пальцами по его щеке. Люциус вздрогнул и посмотрел на неё. У него было красивое лицо. Очень красивые серые глаза. Гермиона подумала о том, что у них, должно быть, могли получиться весьма симпатичные дети.

В следующую секунду за спинами их раздался отчаянный детский плач. Губы Люциуса нервно дрогнули. Гермиона повернула голову и увидела совсем ещё молодую женщину, севшую за соседний столик и вынимающую из прогулочной коляски своего ребёнка.

— Мерлин, — выдохнул Люциус. — Начинается…

— Думаю, она его сейчас успокоит, — произнесла Гермиона.

В следующий момент послышалось тихое воркование женщины. Она говорила на итальянском, и пыталась, очевидно, убедить своего сына, которого звали Франческо замолчать, однако, крик его только усилился. Люциус с шумом вобрал носом воздух.

— Может уйдём? — предложила Гермиона.

— Я ещё не допил вино, — не скрывая своего раздражения, заметил он.

Вскоре плач Франческо превратился в оглушительный вой, который больше напоминал пожарную сирену.

— Невозможно! — всплеснул руками Люциус, вскинув глаза к небу. Он повернулся к женщине и, как можно более вкрадчиво, произнёс на французском: — Прошу прощения, мадам, но не могли бы вы что-нибудь всё-таки сделать со своим ребёнком?

— Вы же видите, что я пытаюсь, — огрызнулась итальянка.

Волосы её растрепались. Она отчаянно махала своей волшебной палочкой, колдуя разноцветные мыльные пузыри. Пузыри мерно плыли по воздуху, призванные, очевидно, отвлечь Франческо, но он на них даже не смотрел.

— Поставьте тогда на него изолирующие звук чары! — предложил Люциус. — Он мешает другим людям наслаждаться жизнью!

Мыльные пузыри прекратили вылетать из палочки. Лицо женщины вытянулось, а брови нахмурились.

— Вот и поставь изолирующие звук чары на себя, умник! — воскликнула она. — Наслаждаться жизнью ему мой ребёнок, видите ли, мешает! Выискался тут! Ты что, аристократ какой, что ли?

Люциус уставился на неё полным возмущения взглядом.

— Вообще-то да! — воскликнул он, на английском, и в ответ ему последовал безудержный поток слов на чистом итальянском.

Гермиона ничего не поняла, но по лицу Люциуса, который в общем-то, знал и этот язык, ей стало понятно, что женщина произнесла в его адрес что-то не самое доброе. Франческо от всего этого закатился плачем ещё сильнее. Итальянка бросила в сторону Люциуса и Гермионы ещё одни злобный взгляд и снова начала колдовать мыльные пузыри.

Люциус, лицо которого было уже пунцовым от возмущения, вытащил из бумажника крупную купюру и, оставив её на столе под своим недопитым бокалом вина, быстро поднялся с места. Гермиона последовала за ним.

Настроение у Люциуса было испорчено. Гермиона молча шла за ним по набережной. Чувства у неё были смешанные. Люциус порой был излишне чувствительным ко многим вещам. Особенно он ненавидел всё, что хоть в какой-то мере нарушало его комфорт и покой. Осуждать она его за это не могла. Он просто был тем, кем был, и было глупо требовать от него терпимости сестры милосердия и понимания святого отца. Однако его столь острая реакция на детский плач, заставила её испытать что-то вроде огорчения.

Через несколько минут они вышли в порт, где стояли частные прогулочные яхты разных богатых магов со всего мира. Людей в порту было немного, и, в воцарившемся вокруг них покое, Люциус начал постепенно успокаиваться. Походка его снова стала расслабленной, а лицо приобрело невозмутимый вид. Гермиона взяла его за руку, и он с теплотой её сжал.

— Может нам следует завести яхту? — шутки ради спросила Гермиона, повисая на плече Люциуса. Ей хотелось скорее развеять остатки возникшего напряжения.

— О, я смотрю, ты начала входить во вкус? — приподнял он бровь.