Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Сверхъестественный абсурд начинается уже на обложке: фигура Женбаха в чёрных коротких брюках, из-под которых торчат тощие голые ноги в шлёпанцах, пустые рукава запахивают на груди чёрную куртку, справа на которой белеет то ли маленькое сердце, то ли одинокий цветок. Очки на лице проступают сквозь широкополую шляпу или на шляпе – очки? А дальше – двойной мужской портрет на резком контрасте: чёрным в негативе и белым, в позитиве.

Перед нами книга-эксперимент, книга-игра. Художник – творец собственных образов. Он чувствовал себя свободным, наполняя возникающие импровизационные образы сновидениями с их бессвязностью, рождёнными подсознанием загадками, мистическими ребусами, не забывая, кому они предназначены. Он предлагал поэту пространство, полное зашифрованных символов. Двадцатипятилетний художник фантазировал в освоенной им ксилографии чёткими ритмами глубокого холодного чёрного и резко-белого на тему сознания творческого человека. 16 гравюр – полуабстрактные и абстрактные композиции. Глядя на них, становишься соучастником ассоциативной игры. Образы Алексеева музыкальны, ритмически организованы разнообразными линиями и пятнами. Его «сверхъестественные» картинки, ничего не утверждая, задавали тему, давая свободу выбора Женбаху для его поэтических импровизаций. На них он и отозвался «сверхъестественными» опусами.

Сюрреалистические фигуры не всегда вырисовываются сразу, «спрятанные» в чёрном. Вот негр с банджо, где заметны ослепительно белые пятна – инструмента, глаз, манишки. Пальцы, окружившие музыканта, как «соцветия», на чёрном трепещут белыми световыми брызгами. (С игрой – драматической, трагической, лирической, таинственной – женских и мужских рук художник не расстанется на протяжении всего творчества.) Готическим шрифтом он приводит на латыни слова древнего гимна: «Да уйдут прочь сны и видения ночи»[44]. Женбах назовёт стихотворение «Джазово-флейтовый псалом», услышав в композиции музыкальную тему: «Вечером в Средние века женщина в бабушах-синичках[45] поёт в Чёрном Лесу; светлячки монастыря, взятого на аркан псалмов, дают вечеринку с танцами под елями, лампадки-скоморохи с сотней колоколенок, звенящих аминь!»[46]

Всё неверно и условно в другом рисунке-ребусе: в ночном мире-сне кто-то увидит ночное небо или чернеющую воду, слившиеся воедино. На чёрном два белых силуэта: в центре грустно опустившая голову женщина, а вдали от неё коленопреклонённый монах, чьё лицо спрятано капюшоном: может, он молится за всех нас, держа в руке молитвослов? Абрис пустой лодки повторяет неф готического собора. К традиционному христианскому образу храма, спасительного корабля в житейском море, вероятно, обращается художник. Все они – женщина, монах, лодка-неф – находятся в непреодолимом одиночестве: едва заметные белые линии дробят чёрное пространство.

Ритмически расположенные круглые белые пятна то как луна, то как фонари. Алексеев настолько увлечён этой игрой, что для сохранения звучащего ритма в число белых пятен включает женскую головку, а одно из них «прячет» в округлой монашеской фигуре, чтобы получилось их восемь. Белые полоски-ступеньки фантастической лестницы напоминают китайский иероглиф, обозначающий слово «луна» (Алексеев пытался изучать восточные языки). Кто-то увидит в лестнице образ-символ условной дороги-жизни, а женскую фигуру то ли поднимающуюся, то ли спускающуюся. Художник не даёт прямого ответа ни на один из вопросов.

Женбах выбирает тему «Женщина» и предлагает сюрреалистический набор полуслучайных образов, прихотливо нанизывая их друг на друга: «Монах нежно поёт молитвы Ave Maria горлиц, исчезнувших в военных колониальных тюрьмах, чтобы забыть улыбку американки воздушных линий "Латекоэр" женщина-вампир!»

Можно только предполагать: воспоминания о многомесячных морских плаваньях возвращаются к молодому художнику, недавнему матросу. В одной из композиций даваемый тонким двойным контуром юнга беспечно спускается по верёвочной лестнице на фоне волнистой морской ряби: чёрное пространство испещрено тончайшими разнообразными штрихами. Рядом условный круг, в нём – отражение луны и таинственный абрис рыбы.

Эти волнистые ряби, подвижная фигура морячка, его танцующие движения, отставленная женская ножка в предыдущем изображении, пульсирующие декоративные линии и многое другое – начало поиска художником «движущейся гравюры», что найдёт через несколько лет воплощение в его гениальном открытии новой киноанимации. Здесь мы видим зачатки поиска, навеянные авангардными фильмами, созревание алексеевской эстетики. Догадывался ли он сам, что в создаваемых им структурах уже рождалось движение его анимационного кино с помощью игольчатого экрана?