Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Женбах фантазировал на тему «Юнги из Гоморры» в свободной ассоциативной манере, озорно досочиняя алексеевскую композицию: «Юнга на фор-стеньге // бывший жиголо мюзик-холла // кличет в ореоле луны: // где мой ялик? // это юнга-насильник // щёголь – обезьянка-капуцин с глазами девственницы // и телом пажа // со своими ногами лани спускающийся по канатам // Полночь, // на грот-мачте монах собирается петь псалмы к Заутрене // корабль со всей пышностью идёт вперёд, // движимый винтом». Художник не забывает: его соавтор – бывший аббат, пишущий стихи. В композициях находим то иконописный образ, то монаха, то абрис монастырей. Вот тонкой белой линией обведён даваемый чёрным на чёрном силуэт босоного монаха с белым листом в руке. Какого он вероисповедания? Белые прямоугольные и овальные плоскости скрывают наполовину эту полупрозрачную фигуру. В центре одного из таких загадочных прямоугольников – таинственный чёрный круг. Он даёт импульс к рождению у непредсказуемого фантазёра Женбаха стихотворения «Нора капуцина», где переплетены неожиданные ассоциации – рекламы турагентства, организующего паломничества по святым местам, гостиницы с тем же названием, всяческих врачебных чудес: «…лечение чудотворной водой // организация паломничества // Туристическим клубом Франции // вот анонимная аннотация // человека, страдающего икотой, // вступившего в клуб инкогнито».

Алексеев продолжает сочинять: мелкие белые пульсирующие пятна на чёрном – это и морская рябь (у Женбаха будет северный ветер), и вибрирующее пространство вселенной. В непроглядной ночной тьме чуть заметен силуэт монастыря, а два странных белых круга-шара в центре композиции напоминают фары и кажутся тревожными. У Женбаха возникает «экспресс смерти». Среди чёрного пространства (может быть, ночного моря?) он разглядел условные очертания самого крупного в Мраморном море острова Мармара, давшего название популярным в то время во Франции сигарам. В стихотворении «Призрак аббатства» он упоминает, по контрасту с названием, не одобряемую святыми отцами страсть к курению: «смоковницы у моря колышутся под северным ветром в тот момент, когда я приканчиваю сигары Мармара».

Морская тема продолжается ещё в одной композиции: почти весь лист занимает условный абрис гигантской раковины, нанесённой изящной линией. Внутри раковины белеет силуэт аббатства с острым готическим шпилем и выступом серой скалы, даваемым зернистыми точками. Кто был в Нормандии, узнаёт величественный силуэт аббатства Сен-Мишель. Женбах откликается стихотворением «Загадка раковины»: «Ты слышишь нежно переливающуюся мелодию водостока? // бард срывает гроздья звуков арфы // на старой гранитной скале // горы Святого Михаила в Периль-де-ла-Мер // в погребальном звоне слышны "аллилуйя" – // звучит отходная // это грустная народная песня раковины, // подумай над загадкой раковины // подумай над загадкой раковины, // где слышен отчаянный призыв // с горы Святого Михаила».

Изысканным белым кружевом смотрится другая ксилография, пока не разглядишь в стремительных белых штрихах среди подвижного мельтешения очертания подводных чудовищ, морских звёзд и осьминогов, травинок, раковинок, островерхих колючих водорослей и осколков кораллов. Женбах очередную фантазию на тему алексеевской полуабстракции называет «Тина»: «Его нет // он не имеет мышц и костей // и ни разу не смогли обнаружить его отпечатки пальцев, // но не раз леденящими вечерами // его ирреальный призрак блуждает в крытой галерее, где прогуливаются монахи // он поднимается, как тень, // по кружевной лестнице // горы Святого Михаила // мозаика инея, // головокружения в тумане, где теряются, исчезают // его ноги мерцают, // похожие на пламя // кинкета[47]».

Мистические ощущения Алексеева ярко отразились в другой абстрактной композиции, создавая которую художник пользовался музыкально повторяющимися, «движущимися» штрихами. О чём думал Александр, создавая эту работу? Вспоминал ли он таинственные горы, увиденные им во время плавания юнгой? Или своё увлечение Рерихом? Что за странный абрис, таинственно напоминающий гигантский профиль, тает в пространстве меж небесных огненных зигзагов? Белёсые, нервно вспыхивающие зигзаги вибрируют на чёрном.

Женбах сочиняет «Осанну Иегова», опредмечивая изображение: «Ты вызываешь дрожь вечером // у старушек, ворошащих золу в очаге, // бормоча "Отче наш", // и собирающихся быть с мёртвыми // в день Всех Святых в ноябре, // когда на дворе изморозь // Я помчусь во весь опор верхом на серне // петь Осанну на вершинах Гималаев // и в преклонении буду кадить // Моисей в экстазе на горе Синай // Осанна Иегова!!!».