Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Алексеева влекло мистическое, бессознательное, острота пластического выражения. Для этого требовалась соответствующая литература, «Записки сумасшедшего» стали именно таким текстом. Теперь это снова Гоголь, близкий и загадочный. Сюрреалистическая чертовщина, «петербургская сумасшедшинка», как назвал эту оригинальную черту графики Алексеева Михаил Шемякин, пришлась как нельзя кстати иллюстративному циклу к «Запискам сумасшедшего», ставшему более масштабным по осмыслению и богатым находками, чем тот же мистический Женбах. Для осуществления продуманного замысла он выбирает офорт с акватинтой[51], который станет его любимой техникой. «Подайте мне читателя с творческим воображением – эта повесть для него», – писал В. Набоков о «Шинели», то же можно сказать и о «Записках сумасшедшего».

Начало. Поприщин поздним утром на постели в ночном белье, спросонья широко зевая и лениво почёсывая затылок, с газетой в руке[52]. У Гоголя: «Признаться, я совсем не пошёл бы в департамент, зная заранее, какую кислую мину сделает наш начальник отделения. Он уже давно мне говорит: "Что это у тебя, братец, всегда в голове ералаш такой"?» Поприщин Алексеева – линялая фигура, дрожащий абрис, неровные белёсые пятна на белье: во всём неустойчивость и нервозность. Ералаш в мыслях – хаос в тесной комнате, погружённой в полутьму. Беспорядочно сгрудились у самой постели раскрытый зонт, чернильница с торчащим из неё гусиным пером. Небрежно откинутое, смятое одеяло, спустившееся до полу. Блестящие в темноте пуговицы на чиновничьем мундире, висящем над кроватью. Вещи, говорящие о дисгармонии в сознании героя.

Первое проявление душевной болезни: ему слышится разговор двух собачек, Фидели и Меджи: «Признаюсь, с недавнего времени я иногда начинаю слышать и видеть такие вещи, которых никто ещё не видывал и не слыхивал». Беленькие собачки на переднем плане на чёрно-белых прямоугольниках, обнюхивающие друг друга. Пластичные миниатюрные силуэты перед высокими колёсами элегантной коляски, Поприщин – чуть заметной тёмной тенью, притаившейся под большим зонтом на запятках коляски в ожидании потаённой любви. Пространство ритмически кадрируется: фрагмент дома, фрагмент коляски, фрагмент деревьев с беспокойно спутанными оголёнными ветвями. Овальные колёса рифмуются с овальной формой коляски и овалом зонта, овальными ветвями деревьев. Музыкально чередуются светлые и тёмные квадраты окон дома и окна коляски с декоративными прямоугольниками в нижней части композиции. Проникаясь странноватой игрой теней, ощущаешь печальную лирическую мелодию. Кажется, слышны звуки любви, неразделённой любви. Сцена решена в стиле ар-деко. Иллюстрация пронизана недосказанностью, завораживающей тайной, она помещена на обложку солидного каталога «Книжная графика Александра Алексеева из собрания Бориса Фридмана».

Ещё В. Белинский находил в повести «бездну поэзии», «бездну философии», «психическую историю болезни, изложенную в поэтической форме, удивительную по своей истине и глубокости». Гоголь, по мнению Игоря Золотусского, передал звук «струны в тумане» – голос музыки, прорывающейся сквозь стены сумасшедшего дома». Повесть вначале названа Гоголем «Записки сумасшедшего музыканта». Долгие годы занимавшийся творчеством писателя критик так прокомментировал её лейтмотив: «Музыка – это душа, а душа есть у всех. Музыка – это свобода, иерархия – рабство. Музыка – это нежность, иерархия – вражда. Музыка – спасение, иерархия – гибель». Недаром очаровательным адажио предстаёт переписка собачек. В драматическом гоголевском сюжете такой сцены нет, но она замечательно услышана Алексеевым в гоголевско-поприщинской выдумке: «Милая Фидель», «Ma che1re Фидель», «Прощай, ma che1re» Как передать словами всю прелесть неожиданной сцены, да и возможно ли это? Надо видеть, надо уметь разглядеть. Обе корреспондентки на вытянутых лапках стоят напротив друг друга в почти одинаковых креслах – каждая в своём тёплом, бело-чёрном пространстве с по-разному плывущими мягкими светлыми пятнами, оно как отзыв на облик самих героинь. Одна создана пушистым штрихом, – поднятые ушки, поднятый пышный хвост, рифмующийся с столь же пушистым гусиным пером. Меджи пишет им Фидель на длинном свитке. Удлинённый силуэт гладкошёрстной Фидель рождён изящным контуром, ушки опущены, им ритмически вторит тонкий хвостик, лежащий аккуратным полукругом, как и опущенный лорнет в одной из лапок. Только мордочки у обеих остроносенькие, «лисьи». Разве можно пропустить и такую деталь – ритмическое соответствие контуров кресел абрису породистых корреспонденток. И не заметить, что таким же белым, преувеличенно большим пером делает свои записки Поприщин.