Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

1928 год – это новые значительные работы Алексеева: «Сибирские ночи» Жозефа Кесселя (в 1929 году обложка к его же «Дамам Калифорнии»), «Живой Будда» Поля Морана, «Пиковая дама» и «Повести Белкина» Пушкина. Писательские портреты на фронтиспис художнику закажут четыре издательства, в том числе портрет Филиппа Супо к изданию его сказки «Король жизни». Одну иллюстрацию, романтически туманную, к сказке «Спящая красавица» Алексеев исполнит в технике литографии для сборника «Сказки» Шарля Перро; в нём приняли участие ещё 32 иллюстратора, видимо, по числу сказок. Среди них – Юрий Анненков и Франс Мазерель. Для повести «Бегство» Эммануэля Бове – только иллюстрация для фронтисписа, полутоновая, тоже чёрная литография, но одна эта работа заслужит высокую оценку автора: «Александру Алексееву в знак признательности за то, что он так хорошо почувствовал атмосферу этой повести»[61]. Год будет отмечен для него немалым событием – работой над «Братьями Карамазовыми». Она будет закончена в марте 1929-го.

«Сибирские ночи» Кесселя [62]

Это особая для художника повесть. В ней речь о Владивостоке, о том самом времени, когда он в этом приморском городе был курсантом морского училища. Трагические зимние месяцы 1919 года. Город наполнен войсками Антанты, по главной улице Светланской, ещё недавно принаряженной, вполне европейского облика, с маркизами на окнах богатых магазинов, разгуливают военные, марширует экспедиционный корпус самых разных стран. Американцы, англичане, французы, чехи, японцы, последние – «истинные хозяева города». Орудуют вооружённые банды семёновцев, скрываются большевики. Можно понять парижанина, французского лётчика, от имени которого ведётся повествование, увидевшего город и даже океан в самых неприглядных красках. «Тихий океан сливается с грозовым небом в одно сплошное серое полотно. Смотришь на него, и трудно представить, что он, такой безжизненный здесь, на другом конце света ласкает берега Гонолулу своими кораллово-золотистыми волнами <…> Город серый, грязный, вытянутый вдоль главной улицы, Светланской. Улица эта узкая, длинная, вся в рытвинах да ухабах <…>. Все здания в городе построены в конце прошлого века. Безликие коробки, похожие на огромные казармы <…> Город практически погибает от нищеты». Это впечатления самого Жозефа Кесселя, служившего во французской эскадрилье и оказавшегося во Владивостоке. Алексеев никогда не смог забыть совсем другое: как он, восемнадцатилетний юноша, отказался стрелять в безоружного старика, хотя и из враждебного лагеря. Бросил винтовку и убежал в слезах.

Рассказчик, пилот Этьен, настроенный романтически, неожиданно для себя влюбился. Он увлёкся русской эмигранткой дворянского происхождения и воспитания Натали, ставшей певичкой в кабаре. Возникающее чувство не сулит ничего хорошего никому из них, чем, собственно, и кончается повествование и что передано Алексеевым в финальной работе. Иллюстраций всего пять – одна драматичнее и напряжённее другой. Акватинта этому способствует. На фоне чернеющей сопки, труб, белеющих заснеженных крыш и мерцающего фонаря, как всегда у Алексеева, музыкальных и ритмически организованных чёрно-белых пятен, – бледные лица героев, полные безнадёжного отчаяния. Ритмы резки, чёрное и белое нарочито контрастно в сцене в ночном ресторане-кабаре, где собираются одни мужчины и где разлита похоть. Удовлетворять её обязаны русские танцовщицы «из бывших». Три из них, кажущиеся обнажёнными, белыми танцующими силуэтами – на сцене. Их движения – какой-то дикарский танец, где жесты сродни примитивным наскальным изображениям, что производит особенно сильное впечатление, когда знаешь суть происходящего, выраженного Кесселем с пониманием роковой неизбежности грядущей трагедии.

Пострашнее другая сцена – мрачно-чёрные мужские фигуры в папахах, заполняющие собой всё пространство листа и выделывающие, как кажется поначалу, ритуальные движения. Но вот замечаешь среди этого зловещего хаоса и воинственно поднятых в зверском азарте рук вскинутую женскую белую руку – это нагайками варварски избивают девушку за её связь с красными. И тогда драматичнее, после всего просмотренного, отзывается в тебе картина, данная во французском издании на фронтисписе. Алексеев представляет город, охваченный, как фантастическим чудовищем, чёрным дымом. Прибегая к акватинте, он достигает здесь, пожалуй, впервые, такой размытости белых пятен, словно покрытых серой вуалью и оттого потерявших яркость. Мощные аккорды чёрного занимают почти всё пространство композиции.

Книга издательства Ernest Flammarion отпечатана в Париже 20 марта тиражом 890 экземпляров. Оттиски гравюр безукоризненно выполнены в мастерской Э. Ригаля.