Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Алексеев создаёт шесть акватинт – фронтиспис и пять иллюстраций на вклейках. Иллюстрации решены как цикл мизансцен с психологически точно прописанными портретами персонажей и пейзажем – с метелью и тройкой. Это совсем иное решение, чем в «Пиковой даме», да и рассказы иные. Фронтиспис, окрашенный в ночные тона, завораживает бархатной чернотой – густой, плотной, глубокой. Теперь на нём не портрет автора, а целая композиция. Непросто различить профиль Пушкина и тени будущих героев. Белым – оконное перекрестье вверху. И белым контуром на переднем плане выделен общий для поэта и художника символ: то ли «кот учёный» из «Руслана и Людмилы» (это слишком милый котик, чтобы он кого-то преследовал!) то ли чёрный кот, преследовавший Алексеева с детства, когда он начал ощущать таинственность окружающего его мира. Когда он оставался один в темноте, у него возникало ощущение: «демон подстерегает»: «Я боялся. Не призраков, в которые не верилось при свете дня. Я был знаком с этим страхом со временем визита чёрного кота мадам Макмиш».

Французский составитель, обратившись к «Повестям Белкина» спустя сто лет после их написания, расположил тексты в той последовательности, в какой они рождались у Пушкина: первым стал «Гробовщик» (Пушкин, готовя сборник к изданию, изменил их порядок, предпочтя начать с «Выстрела» и закончить «Гробовщиком»). В первой иллюстрации к «Гробовщику» художник отказывается от изображения главного героя. Это сон гробовщика, пригласившего в гости покойников, похороненных в сделанных им гробах. Алексеев, отзываясь на пушкинскую стилистику и помня о европейских средневековых аллегорических «плясках смерти», изображает компанию мертвецов, пожаловавших в пустую избу. В центре композиции «отставной сержант гвардии Пётр Петрович Курилкин», «которому в 1799 году» гробовщик «продал первый свой гроб – и ещё сосновый за дубовый». Недаром Толстой подметил в повестях некую насмешливость Пушкина – «несерьёзное отношение к лицам». Добродушная ирония пронизывает иллюстрацию, Алексеевым чутко уловлена пушкинская интонация: «череп его ласково улыбался гробовщику», «кости ног бились в больших ботфортах, как пестики в ступах»: улыбающийся скелет сержанта с трубкой в зубах, треуголке и огромных ботфортах, костлявой рукой привычно отдаёт честь недобросовестному хозяину. У деревянного сруба срезана передняя стена: в полутьме, под неясным лунным светом, белёсо мерцают спилы дубовых брёвен, мягкой белизной отдают кости скелета. Над срубом сгустилась бархатистая тьма, в которой, словно предвещая тему метели, сыплются сверху пушистые крупные белые хлопья снега. В этой работе художник впервые прибегает к приёму, который затем станет его открытием, – к прозрачности пластических форм: фотографы называют его двойная экспозиция. Из полутьмы чуть заметно проступают тени ещё четырёх обманутых гробовщиком покойников – художник ограничивается полупрозрачными сутулыми чёрными спинами и нервными нетерпеливыми руками. У Пушкина: «Комната была полна мертвецами. Луна сквозь окна освещала их жёлтые и синие лица, ввалившиеся рты, мутные, полузакрытые глаза и высунувшиеся носы».

В следующей гравюре к «Барышне-крестьянке», лирическом портрете главной героини, переодевшейся крестьянкой, в смягчённых славянских чертах, сияющих влюблённостью глазах, высоком чистом лбу мы заметили портретные черты жены художника. Наше предположение подтвердилось. На одной из алексеевских гравюр, хранящихся в швейцарском архиве, стоит его автограф: «Мадам Гриневская в образе Акулины, неизданное, 1925». Видимо, в иллюстрации к «Барышне-крестьянке» художник использовал этот ранний гравированный портрет жены[71]. «Лиза примерила обнову и призналась перед зеркалом, что никогда ещё так мила сама себе не казалась».

Портретно изображён и ещё один герой – Сильвио из повести «Выстрел», подчинивший всю жизнь романтической идее мести. Нервно изогнувшийся, в чёрном цилиндре, чёрном фраке, с резко выделяющимися на чёрном лице белками глаз, он ассоциативен с Пушкиным на форзаце к «Пиковой даме». В сжимаемом в руках пистолете возможен скрытый намёк на дуэль на Чёрной речке. В иллюстрации к «Станционному смотрителю» – нежный любовный дуэт: гусар Минский, прикрывший глаза, и Дуня, ласкающая кудрявые волосы возлюбленного. Они увидены глазами забытого дочерью отца. Театральными кулисами справа и слева в иллюстрациях к «Станционному смотрителю» и «Барышне-крестьянке» нависают шторы, создавая иллюзию театрального занавеса.

Завершает книгу безнадёжный звук роковой метели: русская тройка в сложном ракурсе, напрасно пытающаяся найти дорогу в снежном буране, и тревожно кричащая над нею птица (впервые образ чёрной птицы как символ трагедии появился у Алексеева в последней иллюстрации к «Запискам сумасшедшего»). И «Гробовщик», и «Станционный смотритель», и «Выстрел», и «Метель» при всём стилистическом разнообразии слиты интонационно благодаря главенствующему чёрному цвету, который здесь звучит ностальгически.