Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Алексеев воссоздаёт экзистенциальный раскол мира Достоевского ломаными, кривыми линиями, агрессивными чёрными пятнами, силуэты болезненно искажены. Борьба белого и чёрного продолжается в каждой гравюре. Чёрное (в многочисленных градациях) и белое, эти две противоборствующие стихии, воплощают здесь и мягкую уязвимость Добра, и наступательную изощрённость многоликого Зла.

Человек перестал быть цельной личностью в страшном мире, утратив душу, он рассыпался на неодухотворённые части – ноги, руки, плотные безголовые тела. Так возникают в алексеевском цикле мрачные мотивы всемирного Содома: вульгарно расставленные женские ноги, деформированные фигуры, вновь и вновь повторяются выставленные напоказ колени – из-под коротких юбок пухленьких девиц («Прошлое Фёдора Павловича Карамазова»), из-под рубахи с большим вырезом несчастной юродивой рядом с Карамазовым-старшим («Лизавета Смердящая и её соблазнитель»), у развалившейся в кресле полураздетой блудницы («Содомский идеал»), задрана юбка у стоящей спиной девочки-подростка («Бесёнок (Лиза)»). Женщины всех возрастов вызывающе демонстрируют себя.

Он словно нагнетает этот физиологический, становящийся метафизическим кошмар, развивая тему всемирного Содома пластическим гротеском (иллюстрация «Истязание детей»): толстый человек без головы с бабочкой в парадном пиджаке, сидящий в кресле, замахнулся розгами на голую попу ребёнка, жалобно хватающего истязателя за полные колени, между которыми зажата его кудрявая голова. (В малыше проступают черты, знакомые по детским фотографиям и зарисовкам художником дочери, сохранившиеся в архивах Алексеева, в двадцать два года ставшего отцом.)

Женские ноги провоцируют сладострастие, мужские – готовы нанести внезапный удар, пнуть или раздавить. В сцене избиения Фёдора Карамазова сыном в застывших фигурах – всё возрастающий накал агрессии. Пространство пульсирует ненавистью и брезгливостью. Вокруг опрокинутого навзничь отвратительного коротышки, кроме двух пинающих отца ног Дмитрия, агрессивно-нервное поле создают четыре пары сапог и ботинок, двигающиеся по страшному кругу. В статичной гравюре художник искал способы передачи движения, использовал находки футуристов, раскладывавших его «на фазы».

Руки у Алексеева живут, отделившись от человека, в условиях космического хаоса, распада мира вещей и человеческой личности. Они напряжённо действуют – скрывают, обвиняют, указывают, хватают или собираются схватить. Даваемые крупно руки в перчатках (длинных чёрных – у Грушеньки, закрывающих её лицо, белых – у адвоката на суде, чёрных – у прокурора во время обличающего выступления) вызывают чувство, может быть, более сильное, чем если бы изображались сами лица. В иллюстрации «Дмитрия обыскивают» пальцы ощупывают растерянную физиономию Карамазова, хватают его за руки и ноги, они похожи на жуткие щупальцы многолапого безголового чудовища.

Вслед за писателем художник осознаёт: «земляная карамазовская сила, как отец Паисий намедни выразился – земляная и неистовая, необделанная», социально-нравственная деградация, апофеоз вседозволенности, жестокости и эгоизма, о которых говорил во время суда над Дмитрием, обвиняемым в убийстве отца, прокурор: «Может быть, я слишком преувеличиваю, но… в картине этой семейки как бы мелькают некоторые общие основные элементы нашего современного интеллигентного общества». Жорж Нива, знакомый с рукописями писателя, видевший его рисунки, заметил неожиданную перекличку алексеевских образов с вышедшими из-под пера автора: «Словно сам Достоевский вывел на бумаге эти угловатые, сведённые судорогой, сами себя истязающие души»[73].

В гравюре «За коньяком» Алёша в отчаянии закрыл лицо руками, Иван резко откинулся в кресле, пытаясь удержаться от вспышки ярости. Фёдор Карамазов ёрнически хихикает, запрокинув уродливую криворотую голову. Алексеев нередко выбирает для иллюстраций сцены скандала, реже – предшествующие или последующие ему: именно в них наиболее ярко раскрываются характеры героев. Да и сам роман, как отмечают исследователи, строится как цепь скандалов: «Цель скандалов Фёдора Павловича двойная: во-первых, унизить своих собеседников любым способом, поставить их на тот же низкий, подлый уровень, на котором он находится сам, а во-вторых, защитить свою "территорию" со всем, что на ней находится, от посягательств, действительных или мнимых, со стороны других»[74]. Частое последствие скандала – убийство или смерть, также постоянно становящиеся сюжетами алексеевских гравюр. «Сомнения Ивана» выражаются через чёрный, нервный силуэт героя, кажущийся особенно хрупким и уязвимым на фоне монументального здания.

Апофеоз цикла – последнее изображение Ивана («Внезапная катастрофа. Иван теряет рассудок»), признанное шедевром. Разорванный страстями и муками совести, он внезапно утрачивает ощущение реальности. Это выражено не только его пошатнувшейся неясной фигурой (чёрной на чёрном) и ручищами, схватившимися за опрокинутую голову. Молния белой, жёстко вибрирующей спиралью пронзает и рассекает его, уходя за пределы листа.