Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

«Беседа Моноса и Уны» в переводе Шарля Бодлера, с предисловием Филиппа Супо вышла в парижском издательстве N. Matzneff, Orion. В технике акватинты Алексеев исполнил фронтиспис и восемь гравюр, помещённых на вклейках. К изданию прилагалось две сюиты иллюстраций. Все гравюры выполнены в мастерской Э. Ригаля. Тираж сверхэлитарный – 55 экземпляров. Книга отпечатана в июне того же 1929 года.

Чем был близок Алексееву американский писатель Эдгар По? Почему уже в юности для него, тогда кадета, он стал любимым автором? Наверное, чувством мистического в реальном мире, особой, повышенной восприимчивостью, безграничным воображением, трагическим мироощущением. Недаром По считается одной из «самых трагических фигур в истории американской литературы»[79].

В России в эпоху Серебряного века По открывали заново. Бальмонт переводил его прозаические и поэтические тексты и посвящал ему стихи, отдавая должное умению поэта проникать в тайники человеческой психики. Александр Блок отмечал серьёзное влияние По на русскую символическую литературу. А ещё раньше мэтр французской поэзии Бодлер представил Эдгара По западноевропейскому читателю с благоговейным восторгом как провозвестника новых путей.

Эдгар По, человек верующий и много думавший о том, что происходит с человеческой душой после смерти, создал новый экспериментальный жанр; Ю.В. Ковалёв, автор обширной монографии, определял его как «метафизические фантазии». Сам По называл его «потусторонними диалогами». «Беседа Моноса и Уны», написанная в 1841 году, и есть такой «потусторонний метафизический» диалог, где Монос рассуждает об ощущениях, испытываемых человеком перед смертью, в момент смерти и после смерти. Монос и Уна – умершие люди, сверхъестественным образом обречённые на вечное существование во вселенной, где «неведомое стало ведомым», а «Грядущее слилось с царственным и определённым Настоящим».

Филипп Супо в предисловии к книге «Беседа Моноса и Уны» с иллюстрациями Алексеева изложил свою точку зрения на По и его «потусторонние диалоги», в какой-то мере раскрывающую замысел художника, его трактовку и исполнение гравюр, ибо всё это творческим друзьям было близко и, безусловно, ими обсуждалось: «Эдгар По, разносторонний гений, с талантом, глубина которого соизмерима с расстоянием от небес до преисподней. Именно таким образом охарактеризовал его Бодлер, посчитав не учителем, а братом по духу и душевному складу. Я повторяю, вслед за Бодлером и Малларме, те три слова, которые приходят на ум при упоминании имени По: небо, преисподняя, смерть. В эту венценосную триаду, что как бы само собой разумеется, следует добавить ещё одно понятие – любовь. По признал, что у него больше не было права избегать вопросов, порождаемых понятиями "смерть» – «вечность". Таким образом, он написал "Беседу Моноса и Уны". Этот разговор посвящён как свету Вечности, так и неизбежному запаху смерти… его привлекает тайна смерти. Эдгара По всегда страстно привлекало всё загадочное. Временами тайна становилась мечтой, тревожащей его. По заставляет нас читать между строк. Монос, от имени По, разговаривает, стоя на склоне, с человеком, давая объяснение непостижимому. Он, в сущности, больше не боится обращаться к душе. Она становится всемогущей. Душа взлетает на крыльях всемогущей Любви, поднимаясь над миром, над всеми его проявлениями, над смертью. Душа и тело разделились окончательно, но душа больше не скитается. Именно таким избавлением оканчивается "Беседа Моноса и Уны". Свежим дуновением, разгоняющим все призраки и страхи, сопровождавшие их»[80].

Алексееву было дано в зримых образах воплотить философские представления писателя о мытарствах любящих душ в потустороннем мире.

Как обычно, он начинает с портрета автора на фронтисписе. По здесь не одинок (как был не одинок Женбах на двойном портрете к «Аббату из аббатства»). Только первым мы видим не лицо автора, а его переводчика Шарля Бодлера, по мнению Супо, считавшего По братом по духу и душевному складу, вводившего американского писателя «в духовную сокровищницу нашей цивилизации» своими переводами. Лицо По темнеет за Бодлером. Эти два узнаваемых великих поэта и мыслителя-мистика ХIХ века: горящим взором (по яркой белой точке в глазах Бодлера и ещё одна – на лице По, виднеющемся за ним) прозревают нечто, нам недоступное. Нидерландская исследовательница творчества Алексеева Б. Хофстеде, говоря о его энергетике, сослалась на фронтиспис к «Моносу и Уне»: «Образность, создаваемая иллюстратором, оказывает настолько мощное влияние, что она нередко доминирует в тандеме автор – иллюстратор, когда переводчик, Бодлер, затмевает собою автора, отодвигая его на второй план»[81].