Серебро и свинец, иной вариант

А потом из вертолета вышел переводчик.

Лева не сразу вспомнил, что этот рослый, худощавый парень с ледяными серыми глазами на самом деле спецназовец и свое знание эвейнского получил случайно. В последнее время он и его товарищ все больше освобождали Леву от будничных заданий, оставляя официальному переводчику лингвистические изыскания. Чем глубже Лева изучал местное наречие, тем больше вопросов у него появлялось. Первоначальная версия — о некоем племени протокельтов, проникшем в мир Эвейна через случайно отворившиеся ворота, — трещала по всем швам. В языке находились следы и более поздних контактов — слова, не характерные для кельтской группы, зато вполне обычные в германских, балтских, более и менее древних наречиях, — и более ранних, целая группа корней, не имевших вообще ничего общего ни с индоевропейскими, ни с какими бы то ни было языками из тех, на которые поочередно грешил педантичный Лева

(сходство с эскимосским или кечуа он проверять не стал).

Все это пришло Леве в голову уже потом, а первой его мыслью было несвязное: «Господи!..» У спецназовца из плеча торчал обрубок стрелы. Лицо застыло грубо разрисованной фаянсовой маской.

А на руках он держал туземку, у которой в волосах уже запеклась кровь.

— Санитары! — рассеял всеобщее ошеломление голос Краснова. — Б…, да что вы встали! Где врач?!

Подбежали санитары с носилками. Девушка начала кричать что-то, то по-эвейнски, то на ином, незнакомом Леве языке, но Окан склонился к ней и шептал что-то, пока она не позволила уложить себя и унести. Вслед за ней утащили и других раненых.

Толпа начала расходиться, решив, что больше ничего интересного все равно не покажут. Лева сумел протолкаться к Краснову, покуда тот не удрал к вертолетам.

— Товарищ Краснов! Сергей Викторович! — воскликнул он.

— Что? — Гэбист недовольно обернулся.

— Сергей Викторович! — повторил Лева. — Это… очень интересно.

Краснов вопросительно глянул на него.

Лева, как смог, постарался объяснить. В бессвязных выкриках рыжей незнакомки он уловил сходство с тем загадочным наречием, следы которого остались в самых древних словах всеобщего эвейнского языка.

— Это крайне важно, Сергей Викторович! — горячо доказывал лингвист. — Это позволит полностью пересмотреть наши теории…

— Хотите сказать, что эти… лесовики, — пробормотал Краснов, — исконные жители здешних краев? А крестьяне и владетели — пришлые?

— Ну… — Лева замялся. — Можно и так сказать… Хотя это было не менее трех тысяч лет назад.

— И тем не менее… — Краснов хлопнул ладонью по бедру. — Да, товарищ Шойфет, это вы очень вовремя и метко подметили. Возможно, мы сумеем договориться с ними… Да.

Он развернулся, направляясь в сторону лагерного госпиталя.

— Разрешите, я поговорю с этой… — Лева замялся, не в силах выговорить слово «пленной».

— Нет! — отрубил Краснов. — Мы не знаем, насколько она опасна… и какими способностями обладает. Сержант Окан может с ней общаться, он все равно ранен, и он, в отличие от вас, — тренированный боец… А запасных лингвистов у нас нет. Позднее, когда медики дадут «добро»… тогда и побеседуете. А покуда науке придется подождать.

Лева покорно пожал плечами и побрел обратно в палатку.

* * *

Старшина Сидоренко медленно брел к постоялому двору.

За свои тридцать два он повидал много разных городов. Больше, наверное, чем весь остальной отряд вместе взятый. Жизнь бросала его в такие места, что и не снились узкоглазым японским туристам, которые, смеясь, фотографировали его в Австрии. Русская спортсмена, да, да… а вот посмотрите, какой замечательный вид открывается справа, говорит сопровождающий. Просто великолепная… площадка для десантирования.

Тогда он накрепко запомнил чистенькие узкие улочки старых европейских городов. Но потом воспоминания поблекли, вытесненные новыми. Их сменили горящие бамбуковые хижины, белый кафедральный собор в крохотном, три десятка домов, городке, с которого по ним лупил пулеметчик. Пулеметчик оказался девкой, дочкой какого-то местного дона Педро, и эти долбаные герильерос долго возмущались, когда он просто пристрелил ее, — они-де рассчитывали поразвлечься. Еще были глинобитные хижины, хижины из картонных коробок, криво сколоченные хибары из досок — и всегда был огонь, дым, кто-то стрелял, кто-то умирал во славу великой державы, привольно раскинувшейся на одной шестой суши и протянувшей длинные щупальца на остальные пять.

А этот город напомнил старшине те, первые, уютные европейские городки. Тогда он был молод, наивен и остро сожалел, что опоздал родиться — другие грохотали по этой брусчатке танковыми гусеницами. Но ничего — может, и ему когда-нибудь доведется, засучив рукава, пройтись по Елисейским Полям и поплевать с башни Эйфеля.