Серебро и золото

– А так, – застенчиво улыбнулась княгиня. – Он псковским посадником был, и род хороший – княжеский – и внешность… А еще говорили, что он в этом деле, ну, знаешь, в этом! Неутомим, сказывали, аки бык. Но не судьба! Сговорился с Прохором, князем Угличским, и пошел на меня войной. А моим лиходеям лишь бы хорошего человека порешить! Порезали его всего. Бранен рассказывал, в капусту порубили…

Как ни странно, печальный рассказ завершился мечтательной улыбкой и томным вздохом.

"Правду люди говорят, – решила, глядя на Клодду, Елизавета. – Она безумна! И она безумная извращенка!"

– Ты умираешь, ведь так? – неожиданно спросила княгиня.

– Да, – призналась Елизавета. – Всей жизни до восхода луны, – и она опрокинула кубок надо ртом, ловя губами и языком, небом и гортанью, пахнущий медом и полынью взвар.

– Так-так-так… – покивала Клодда и тоже отпила из своего кубка, но пила она, насколько поняла Елизавета, белое вино.

– Поможешь? – надежда вдруг ударила в сердце, как било в колокол.

– Ведьма к ведьме пришла… – улыбнулась княгиня, отставляя золотой кубок. – До тебя, Лиза, дотянуться, как до утренней звезды, да не твоей, а настоящей, что перед рассветом восходит. Но я достала, ведь так?

– Достала, Тилли, – кивнула Елизавета, еще не веря, что загаданное сбывается. – Что теперь?

– Выпей взвара, – предложила Тильда, какой она была сейчас и здесь. – Выпей, Лиза, поешь, отдохни. Мои люди поставят пока шатер, построят баню…

– У меня есть баня. Тут недалеко, в замке…

– Не надо! – махнула тонкой рукой Тилли. – Они уже строят. Через час-два все будет готово. Чуть полдень минует, я уже ворожить начну.

– Так ты, действительно, ведьма?

– А кто же я? – удивленно заморгала Тильда. – А ты? А мы? А кто? А как?

– Тилли! – остановила ее Елизавета. – А что за вирши ты мне пела?

– Ну, – Тильда опять шмыгнула носом, но вместо сумрачного взгляда одарила Елизавету совершенно очаровательной улыбкой. – Клодда любит стихами говорить, но ты ее стихов оценить все равно не сможешь: ты ни на славянском, ни на мерском, ведь, не говоришь? И хазарского не знаешь…

– Твоя правда.

– Тогда довольствуйся виршами, я на германском наречии нормальных стихов сложить не сумею, – застенчиво улыбнулась Тильда, воплотившаяся в Клодду. – Налить тебе еще?

– Налей! – кивнула Елизавета. – А то мне в моем железе даже не нагнуться нормально.

– Ты меня удивила! – Тильда взяла с ковра серебряный тонкой работы кувшин и, нагнувшись вперед, наполнила кубок Елизаветы. – У вас там все женщины такие, или только некоторые?

– Шпионов засылала?

– Засылала, – согласилась Тилли, – но не к тебе, а к Томасу. Очень мне хотелось узнать, он это или нет.

– Он.

– Ты точно знаешь? – нахмурилась Тилли.

– Я с ним говорила.

– Тебе повезло.

– Тебе тоже повезет!

– Как знать…

– Я знаю! – твердо сказала Елизавета и выпила взвар.

– А о чем вы говорили? – спросила после долгой паузы Тилли.

– О тебе, – взвар, как ни странно, подействовал на нее самым странным образом: настроение поднялось, но мысли не путались и не скакали, они обрели ясность и летели, словно Окхе, брошенная в карьер[72].

– А он? – голос Клодды упал на октаву и охрип еще больше. – А я? Он что? Я… Мы… И как?

– Как, не знаю, – хихикнула Елизавета, – но предполагаю, что скоро и бурно.

– Ты! – в глазах Клодды заиграло колдовское зеленое пламя. – Я… А он?

– Мы объединим силы и пойдем в общем направлении на Магдебург и Геттинген. Томас будет нас ждать там.

– Хорошо бы, – добавила Елизавета через пару мгновений, – хорошо бы… мне только пережить эту ночь, и чтобы мы успели соединиться с Дамалем до наступления холодов…

10

– Хоровод водили… – затянула Тилли, раскачиваясь на манер страдающей под порывами жестокого ветра плакучей ивы. – Воду в пламя лили…

– А без этого никак нельзя? – Елизавете и так было неудобно и стыдно лежать голой на банной лавке, так еще эти хриплые завывания и чудовищные вирши.

– Молчи! – требовательно каркнула Тильда. – Ворожить мешаешь!

– И не открывай глаз! – добавила она через мгновение, каким-то образом узнав, что Елизавета подсматривает сквозь неплотно зажмуренные веки.

– Семь бед на семь ветров, – заголосила Тильда, как только Елизавета подчинилась и смежила веки, – Семь дорог, и семь костров…

… молния ударила в одинокое дерево, разорвав ночь в клочья. Дуб вспыхнул, словно лучина, заметались в ужасе тени, и гром пологим мощным раскатом скатился в долину…

… семь ударов, семь ветров, семь кинжалов, семь послов…

Новая молния ударила с невидимого неба, и еще одна, и еще. Вспышки ослепительного света – голубого, оранжевого, пронзительно фиолетового – прошивали сверкающими нитями черный бархат ночи, и горело, превратившись в яростный костер, огромное дерево, одиноко стоящее посередине пустой темной равнины…

… семь вопросов, семь ответов, семь ночей и семь рассветов…

Внезапно Елизавета очнулась от морока и обнаружила, что стоит в полной темноте, что называется, посередине "нигде". Здесь было холодно и одиноко, и мрак давил на плечи, словно каменный свод.

"Я умерла?"