Серебро и золото

Свободной рукой она нагнула к себе голову графини и поймала ее трепещущие губы. От поцелуя Елизавету, на удивление, не стошнило. Скорее, наоборот. Губы Матильды сначала растерянно приоткрылись, уступая напору и настроению, потом собрались вместе и как бы затвердели, что должно было, по-видимому, выражать протест, но вскоре поддались и снова чуть раздвинулись, принимая поцелуй. От мгновенного впечатления – еще безымянного, неопознанного и неосознанного – Елизавету бросило в жар. И в следующее мгновение она уже оказалась сверху и, оседлав нежданную "любовницу", начала стаскивать с себя через голову рубашку. Дело оказалось, однако, не таким уж и простым, но, сообразившая уже, что к чему Матильда тут же пришла на помощь. Графиня, похоже, имела отнюдь небогатый жизненный опыт, но, судя по всему, готова была экспериментировать, тем более оказавшись в постели с настоящим брутальным "королем"...

13

Ночью снег усилился, а утром все окрестности замка выглядели как зимние пейзажи Брейгеля. Исчезла под белыми покровами черная грязь, поля и облетевшие деревья, не говоря уже о фольварках и мельницах, приобрели вдруг пристойный и почти праздничный вид. Небо очистилось, поднялось и раздвинулось, и выкатившееся в бездонную синь солнце залило окрестности ярким светом. Сияли небеса, сверкал снег, и воздух казался отлитым из прозрачного богемского хрусталя.

– Холодно! – голос к ней так и не вернулся, но и то сказать, со времени битвы не прошло и суток. Так что спасибо и за то, что стоит на своих двоих, видит чудесные картины позднего утра, готового вот-вот обернуться полднем, вдыхает сладкий морозный воздух и выдыхает теплый пар.

– Да, уж – выстудило на славу! – усмехается Дамаль, прижимая к себе закутанную в меха Тильду. – А представь, если бы случилось биться в настоящую стужу?

– А вчера, под дождем, значит лучше было? – Елизавета не иронизирует, она думает вслух. Размышляет. Ищет истину.

– Мне передали, что ты трижды водила кавалерию в бой... – в голосе Дамаля звучат осуждение и страх, неодобрение, порицание и опасливое восхищение.

– Тебе все верно донесли, – усмехается Елизавета и подхватывает рукой в перчатке горячий, парящий в холодном воздухе пирожок. Такие пирожки в этих краях называются рунца, и они невероятно вкусны, особенно если кушаешь их поздним утром и на морозе. Тесто живое, дышащее, но пропечено на славу, а внутри начинка, горячая, словно только что из печи: тушеная капуста, мелко рубленая оленина и расплавившийся от жара мягкий сыр, придающий всему блюду чудную остроту.

– Награди повара, Дамаль! – просит она, справившись с первым пирожком. – Он прямо-таки кудесник! А где киевский взвар? – оборачивается она к слуге.

– Вообще-то, хозяйка здесь ты! – улыбается Дамаль, еще теснее прижимая к себе сияющую Тильду. – Замок Альбрехтсбург – твоя военная добыча.

– Или Клодды, – пожимает плечами Елизавета и берет с блюда еще один вкусно пахнущий пирожок. – Надеюсь, ты уже женщина, Тилли?

– А вот рассказывают... – как истинный кавалер граф де ла Марк спешит сменить тему разговора, они же с княгиней Галицкой еще не венчаны, и все такое.

– Да? – от запаха горячего теста рот наполняется слюной. – И что же вам рассказывают, граф?

– Говорят, – усмехается Дамаль, – что графиня фон Арнебург провела в ваших покоях, конунг, едва ли не всю ночь.

– Что, действительно?! – вскидывается Тилли, еще не посвященная, по-видимому, в "тайны Мадридского двора".

– Почему же почти? – пожимает плечами Елизавета, успевшая, пока суд да дело, прожевать и проглотить половину пирожка. – Как раз до утра...

– И? – поднимает бровь раскрасневшаяся на морозе Тильда Галицкая.

– Ты историю про монаха и шлюху знаешь? – Елизавета благодарно кивает мальчику-слуге, проворно доставившему на башню кувшин с киевским взваром, и принимает чарку. – Жил-был монах... – она медленно со вкусом вытягивает из серебряной чарки дивно ароматный и дьявольски крепкий взвар, выдыхает с чувством и продолжает, не спеша.