Серебро и золото

– Вот в этих как раз местах, – говорит она, возвращая чарку на поднос. – В Саксонии или Богемии, но история не об этом. Однажды... Налей-ка еще! Однажды, путешествуя по чужим землям, повстречал монах на постоялом дворе распутную женщину. Дело было к ночи, а свободная кровать оставалась в гостинице всего одна, и претендовали на нее, как вы уже, верно, догадались, и святой отец, и шлюха. Слово за слово, – Елизавета смутно помнила эту историю, читанную в давние, еще не наступившие времена в старинной книге из библиотеки тети Жозефины, и потому импровизировала, сочиняя анекдот прямо на ходу, – заспорили, но каждый твердо стоял на своем, и, казалось уже, что дело закончится скандалом и дракой, но шлюха, рассмотревшая во время спора, что монах молод и хорош собой, неожиданно предложила компромисс. Давайте ляжем вместе, святой отец, предложила она. Мне, как честной женщине, урону от этого никак не будет, ведь вы же божий человек и не обидите бедную девушку. Однако и монах, давно уже в тайне мечтавший, познать женщину, успел увидеть, что его собеседница обладает пышными формами и свежа лицом. Извольте, говорит тогда он ей. Это даже хорошо, поскольку засчитается мне, как подвиг воздержания.

– Что так и сказал? – прыскает Тильда.

– Так и сказал! – подтвердила Елизавета.

– Ну, прямо сэр Тристан, положивший между собой и леди Изольдой обнаженный меч, – комментирует с каменным лицом Дамаль.

– Обнаженный?! – переспрашивает Елизавета. – Меч? Звучит двусмысленно, ты не находишь?

– Ты не отвлекайся, конунг, рассказывай! – усмехается в ответ Дамаль.

– Ну, да! – Елизавета берет чарку и подносит к носу, вдыхая аромат. – Умеют у вас, черт возьми, гнать самогон! – улыбается она Клодде Галицкой.

– Повремени, Цисси! – просит встревоженная Тильда. – Я же говорила тебе, не ровен час сопьешься!

– Нешто?! – смеется Елизавета, но, тем не менее, не пьет, держит чарку у губ, нюхает, жмурится. – Так вот. Оказавшись в постели и шлюха, и монах резко поменяли свое мнение о добродетели и, скажем так, упали друг другу в объятия. Однако вскоре выяснилось, что неопытный монах совершенно не знает, с какой стороны начать, и где, так сказать, кончить... Хм, пожалуй, я все-таки выпью, если никто не возражает! – и она запивает нежданный каламбур глотком киевского взвара. Холодная струя касается задней части языка и неба, оставляя на них медовый аромат, и летит дальше, в глотку и пищевод, чтобы вернуться волной сладкого жара, возникающего где-то в недрах желудка и стремительно растекающегося по всему телу.

– Уф! – выдыхает Елизавета и прищуривается еще больше, но то ли от мороза, то ли от взвара роняет одинокую слезу, возникшую отчего-то под левым веком. – Однако! Так о чем это я? Ах, да, о монахе. Он оказался совершенно беспомощен перед известным ему лишь понаслышке ликом жизни. Он ничего не умел, что, в сущности, не странно, учитывая, что большую часть жизни он провел в монастыре, ничего не знал, и, естественным образом растерялся. Однако женщина была опытной шлюхой и, быстро сообразив, что к чему, взяла дело в свои руки. Она – извините за подробность – оседлала монаха, и все закончилось к обоюдному удовольствию, то есть, небыстро и с приятностью.

Елизавета смотрит на своих разрумянившихся слушателей и понимает, что, возможно, перегнула палку. Однако дело почти сделано, а бросать дела незавершенными не в привычке графини Скулнскорх.

– Ночь прошла, – говорит она, изображая губами "циническую" улыбку, – и случайные любовники разъехались, кто куда. Вернее, это дама уехала на барке вниз по реке, а монах ушел пешком, держа путь в ближайший город...

– Так в чем же твоя аллегория, Цисси? – хмурится Дамаль. – Ведь ты хотела ответить на мой бестактный вопрос аллегорической историей, ведь так?

– Так, – улыбается Елизавета, – но моя история еще не закончена, а в конце будет тебе и аллегория, и притча, и мой ответ на твой "вопрос по существу". Итак, прошло несколько дней, и монах пришел в тот город, куда и держал путь. Там, в этом городе, тоже был небольшой монастырь, в нем наш монах и поселился, решая свои дела с городскими гильдиями, ведь монахи не только молятся, они еще и работают, производя вино и масло, и прочие полезные продукты, и, разумеется, торгуют. И вот как-то ночью, вновь и вновь переживая в грезах свое замечательное приключение на постоялом дворе у речного порта, он вдруг вспомнил слышанное им когда-то достоверное известие, что от "этого дела" родятся дети.

– Что, в самом деле? – смеется княгиня Клодда Галицкая и бросает быстрый взгляд на возвышавшегося над ней, словно крепостная башня графа фон дер Мара.

– В самом деле, – любезно улыбается Елизавета. – Так что, я бы, дорогая, не стала на вашем месте затягивать с венчанием во избежание, так сказать, недоразумений и недопониманий.

– С вашего позволения, конунг, мы обсудим этот вопрос несколько позже, -на губах Дамаля играет таинственная улыбка, и Елизавете очень хочется узнать, что за секреты растворены в студеном воздухе полудня, но ее рассказ еще не закончен.