Серена

Обведя комнату новым долгим взглядом, тот молча покачал головой.

– Здесь нечему завидовать, – вместо мужа ответила Серена. – Всего лишь куча безделушек. Да, безделушки дорогие, но что с них толку?

– А я считаю это довольно впечатляющим способом оставить свой след в этом мире, – возразил Уэбб, – не столь уж далекий от пирамид великих фараонов.

– Есть способы и получше, – усмехнулась Серена, накрывая ладонь супруга своей на лакированном красном дереве столешницы. – Не так ли, Пембертон?

Миссис Уэбб заговорила впервые.

– Например, помощь в создании национального парка.

– Тут вы противоречите собственному мужу, – заметила Серена. – Если сохранить все как есть, никакого следа оставить не получится.

Официанты заменили суповые тарелки блюдцами с лимонным сорбетом, украшенным мятой, после чего на столе появилось филе свежевыловленного окуня на костяном фарфоре с бордовой каймой; в центре каждой тарелки красовалась золотая монограмма «ДВВ»[31]. Подняв бокал «баккара», Серена наклонила его в свете люстры, чтобы лучше разглядеть выгравированные инициалы.

– Еще один великий след, оставленный в мире, – заключила она.

В зале послышался нарастающий гулкий звук, и через несколько мгновений взору гостей предстал концертный рояль, который вкатили и оставили у входа двое слуг. Пианист джаз-банда занял место на табурете, а вставшая перед роялем певица замерла в ожидании знака от миссис Сесил. Пианист начал играть, и певица вскоре присоединилась:

Одно скажу наверняка, нет ничего верней:
Богатые плодят богатство, а бедные – детей.
А между делом,
Между тем…

– Эта песня, – заговорила миссис Уэбб, – она вам нравится, миссис Пембертон?

– Не то чтобы очень.

– Мне подумалось, что, возможно, миссис Сесил выбрала ее в вашу честь. Чтобы поднять вам настроение после недавнего несчастья.

– Вы проявляете больше остроумия, чем я могла предположить, миссис Уэбб, – заметила Серена. – А ведь я считала вас тупицей, под стать вашему мужу.

– Тупица… – задумчиво повторил Уэбб. – Интересно, как в таком случае вы обозвали бы Харриса? Он набросился на меня в холле. Кажется, ему подсунули участок, чьи выгодные стороны были сфабрикованы.

– Будь Харрис с нами откровенен, обман сразу раскрылся бы, – резко ответила Серена.

– Может, вы и правы, миссис Пембертон, – согласился Уэбб, – но кто-то явно не просчитался, поставив на то, что Харрис предаст партнерство ради собственных интересов.

– Думаю, предательство – это слишком сильно сказано, – вставил Пембертон.

– Не слишком, – отрезала Серена.

Уэбб пренебрежительно махнул ладонью.

– Как бы то ни было, полковник Таунсенд принял предложение Олбрайта, и на документах стоят все подписи. Эта земля, видите ли, была ключевым элементом. Без нее проект наверняка остался бы невоплощенным, но теперь вся территория будущего парка по ту сторону границы с Теннесси уже приобретена.

– Неужели этого недостаточно? – хмыкнул Пембертон. – Вы со своими дружками можете устроить парк в Теннесси и оставить Северную Каролину в покое.

– Боюсь, не получится, мистер Пембертон, – покачал головой газетчик. – Напротив, это лишь развязало нам руки: теперь мы сможем сосредоточить усилия на Северной Каролине. Когда мы завладеем двумя третями намеченных парковых территорий, это значительно упростит процесс отчуждения земель в пользу государства. Возможно, парк появится уже будущей осенью, если положиться на оптимизм министра Олбрайта.

– К тому времени мы вырубим в окрестностях все деревья до единого, – улыбнулась Серена.

– Пусть так, – уступил Уэбб. – Быть может, пролетят еще лет сорок или пятьдесят, прежде чем лес поднимется вновь. И все же, когда это произойдет, он станет частью Национального парка Грейт-Смоки-Маунтинс.

– К тому времени мы с Пембертоном вырубим деревья в целой стране, – сказала Серена.

Молчание затянулось. Пембертон поискал глазами Харриса и обнаружил его через пять кресел от себя, смеющегося над каким-то замечанием молодой соседки.

– Но только не в этой стране, – заявил наконец Уэбб. – Как сказано мудрецом Цицероном, ut sementem feceris, ita et metes[32].

– Вам известно, как Цицерон умер? – оживилась Серена. – Писака вроде вас, разумеется, должен быть знаком с этой частью его биографии.

– Я слыхал об этом, – кивнул редактор. – Меня нелегко запугать, миссис Пембертон, если именно таково ваше намерение.

– А вот я не знаю этой истории, – обратилась к Серене миссис Уэбб, – хотя предпочла бы лучше понимать ваши угрозы.

– Цицерон выставил себя недругом Антония и Фульвии, – объяснила Серена. – Он мог бы бежать из Рима прежде, чем те пришли к власти, но слепо верил, что прославленное красноречие сумеет защитить его. Как хорошо известно вашему мужу, не сумело. Голову Цицерона выставили на ораторской трибуне римского Форума, а Фульвия вынула из прически золотые булавки, чтобы пронзить ему язык. Булавки оставались там, пока голову не бросили собакам.

– Урок истории, достойный внимания, – заметил Пембертон Уэббу.