Серена

Встретившись с женой глазами, Пембертон различил в ее взгляде непоколебимую уверенность, словно иная точка зрения была не просто ошибочной, а невозможной. Серена похлопала арабского мерина по бокам и отъехала на несколько шагов проверить, надежно ли впился в пень гикори стальной трос. Пембертон продолжал смотреть вниз, на лагерь. Солнце в полную силу било по железнодорожным путям, и сталь рельсов сверкала в его прямых лучах. Уже скоро настанет пора убирать рельсы, начиная с расходящихся дальше веток и отступая все дальше назад, – вырвать из этой земли все то, что они в нее вбили.

«Помните, я вас предупредила», – сказала ему миссис Лоуэлл в тот первый вечер в Бостоне. Позже Серена призналась: она пришла только потому, что слышала, будто на вечеринку явится молодой лесопромышленник по фамилии Пембертон. Наведя справки у людей, занятых этим бизнесом, она посчитала, что будет нелишним потратить время на знакомство. Вскоре после того, как миссис Лоуэлл представила их друг другу, Пембертон с Сереной отделились от остальных и до полуночи беседовали на веранде, а затем он проводил ее до дома, к квартире на Ревир-стрит, где остался до утра. «А ты не боялась в тот первый вечер, что я сочту тебя гулящей девкой после такого дерзкого поступка?» – дразнил потом жену Пембертон. «Ничуть, – был ответ. – Во мне гораздо больше веры в нас обоих». Ему вспомнилось, что Серена молчала, отпирая квартиру. Просто вошла внутрь, оставив дверь открытой, и лишь в прихожей оглянулась. Тогда, как и сейчас, обоими владела абсолютная уверенность в том, что Пембертон обязательно последует за ней.

Пока супруги держали обратный путь, на вершинах западных хребтов померкли последние лучи солнца. Вершину Шанти овевал свежий ветерок, но по мере спуска воздух делался все более застойным и влажным. На кладбище оставался единственный рабочий, который методично бросал последние комья грязи на холмик свежей могилы.

Пембертоны поужинали в задней комнате здания конторы – в одиночестве, как и всегда теперь, – а затем вернулись в дом. В одиннадцать Пембертон отправился в спальню, намереваясь улечься. Серена последовала за ним, но раздеваться не стала. Вместо этого она присела на стул в другом конце комнаты и уставилась на мужа пытливым взглядом.

– Почему не раздеваешься? – спросил тот.

– Нужно сделать еще кое-что.

– До утра не подождет?

– Нет, я бы не стала откладывать. – Серена поднялась со стула с высокой спинкой, подошла и поцеловала мужа. – Только мы, – прошептала она, пока их губы еще соприкасались.

Пембертон проводил ее до двери. Когда Серена сошла с крыльца, навстречу ей из ночных теней вдруг скользнула фигура Гэллоуэя.

Они направились к зданию конторы, и Пембертон проводил их взглядом. Вскоре показался и Вон, который пригнал машину Гэллоуэя из-за конюшни. Когда же однорукий и Серена вновь оказались на крыльце, Пембертон заметил, что жена что-то держит: когда она проходила прямо под желтой лампочкой над дверью конторы, в руке у нее тускло блеснул какой-то небольшой предмет.

Гэллоуэй протянул Вону ручку с блокнотом, и юноша принялся что-то записывать, хотя на миг прервал это занятие, чтобы поднять указательный палец, когда Гэллоуэй отдал новое распоряжение. Стоя в дверном проеме, Пембертон наблюдал за тем, как Серена и Гэллоуэй спускаются с крыльца и уезжают; отсветы автомобильных фар еще долго скользили по дну долины, прежде чем исчезнуть. Вон, также следивший за этими призрачными огнями, вернулся затем в контору и прикрыл за собой дверь, но всего через несколько минут снова появился на крыльце. Выключив лампу над дверью, он быстрым шагом направился к своему бараку.

Пембертон вернулся в дом, но спать не лег. Вместо этого он разложил на обеденном столе счета-фактуры, чтобы попытаться вникнуть в объемы пиломатериалов и стоимость их перевозки. С момента отъезда Серены и Гэллоуэя он старался выбросить из головы все догадки о том, куда они могли держать путь. Разве он мог помешать, даже не догадываясь об их намерениях?

И все же догадки множились, поселив в Пембертоне сомнение: шепнула ли Серена «Только мы» – или другое, единственное слово[33]? Остановить поток скачущих мыслей можно было только при помощи стоявшей в шкафу початой бутылки канадского виски. Пембертон не стал доставать стакан. Вместо этого он поднес бутыль к губам, опрокинул ее и глотал, пока не захлебнулся – алкоголь обжег горло, – и лишь со второй попытки осушил бутылку до дна. Усевшись в одно из мягких кресел и прикрыв глаза, он стал ждать, пока виски подействует, надеясь, что выпитого окажется достаточно, и стараясь помочь алкоголю: в воображении Пембертон уподобил мысли, ищущие логическую связь у него в голове, десяткам проводков, подключенных к доске коммутатора, – тех самых проводков, которые виски, опытный телефонист, начнет оттуда выдергивать, пока в эфире не повиснет тишина.