Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 2

— Вот тебе моя благодарность! Погоди, я тебе и еще отплачу!

Мне и до сих пор еще жаль моего ворона — каково же мне было тогда!... Прости, Господи, творящему зло и не ведающему, чью он творит волю!...

Был у меня обычай в хорошие лунные ночи выходить на молитву в сад. Хотел я было идти молиться Богу на открытом воздухе и в ночь того дня, когда так безжалостно лишили жизни моего пернатого любимца, но на меня напал какой-то никогда со мной не бывалый страх.

Осенил я себя крестным знамением и не пошел наружу, а наутро пришел ко мне один из братии да и говорит:

— Счастлив ты, что не выходил ночью из кельи — тебя караулило несколько человек, чтобы убить. Пойди-ка посмотри, какие они по себе следы оставили!

И действительно, у садовой беседки я нашел на примятой траве разбитые водочные бутылки и четыре короткие, по аршину, дубинки: дожидались, стало быть, меня мои ненавистники, да Бог отвел — не дождались.

LXI.

В великих скорбях моих Господу угодно было даровать мне и великое утешение в лице семейства Федотовых: в нем я находил во всякое время сердечное к себе сочувствие, оно меня поддерживало благим советом, оно и воодушевляло меня к терпеливому несению всякой ниспосылаемой на меня скорби. Накануне моего видения, после тяжелого объяснения с отцом игуменом, когда он решительно объявил мне, чтобы я выходил вон из монастыря, я был в доме моих благодетелей и, рассказав им о том, что меня выгоняют как неспособного, малодушно и горько заплакал. Плакали со мной и они, мои незабвенные доброжелатели, и дали мне совет остерегаться выходить по ночам из своей кельи, и убедили меня приглашать ночевать в сад какого-нибудь караульного. Я и пригласил одного живущего близ монастыря мужика, по имени Иону, чтобы он приходил ночевать ко мне в сад. Об этом прознал отец игумен и тайно от меня выгнал моего караульщика, а сам опять возгорелся против меня ненавистью и тут порешил меня сбыть из монастыря в Архиерейский дом при посредстве своих консисторских хлебосолов и соборного ключаря. Чтобы скрыть свой замысел, игумен с казначеем через своих консисторских приятелей предварительно устроили вызов в Архиерейский дом двоих из нашей обители с тою целью, чтобы показать мне, когда меня туда вызовут, что не со мной первым это делают.

Узнав об этих происках, благодетель мой, Лука Алексеевич Федотов, немедленно отправился к игумену и поклялся ему своей честью, что если он меня чем-либо замарает в глазах Владыки или какие-нибудь другие составит против меня козни, то он вслед выедет сам на почтовых к Владыке, и тогда уж пусть игумен на него не гневается — он все расскажет сам Владыке и раскроет перед ним всю их с казначеем подноготную.

На всякий случай Лука Алексеевич заготовил было и письмо к Владыке Феофану, но тут Феофана вскоре перевели во Владимирскую епархию, и письмо хотя и было отправлено, но за отъездом Владыки оставлено без последствий, кажется, впрочем, более потому, что незадолго перед этим письмом в «Тамбовских Епархиальных Ведомостях» было опубликовано о награждении нашего игумена за «примерное управление обителью». То ли еще бывает в век наш!...

Как бы то ни было, а сила заступничества за меня Луки Алексеевича сделала свое дело, и при новом владыке Феодосии, во время посещения им нашей обители при обозрении епархии, он меня, грешного монаха Феодосия, рукоположил во иеродиаконы, во время своего служения в Троицком храме. И совершилось это событие в 1864 году июня в 15-й день.

В тот же день и наш казначей получил набедренник за примерное ведение монастырского хозяйства.

По отъезде Владыки слабость монастырского управления достигла высшей степени, и последствием распущенности было то, что один из наших иеродиаконов в пьяном виде утонул в монастырском пруде. Узнали об этом только тогда, когда усмотрели плавающее тело, а до тех пор — так хороши были монастырские порядки — никому и в голову не пришло справиться, куда пропал целый иеродиакон. Дали, конечно, знать в полицию, началось следствие: приехал частный, но без лекаря, посмотрел с понятыми на вынутый из воды труп, отобрал ото всех показание и написал акт дознания, к которому и велел всем подписываться. Подписался игумен, подписался казначей, приложили и братия свои руки без всякого возражения; велено было подписаться и мне. Я видел, что все подписывались, не знавши даже к чему, так как акт дознания никому не был прочитан, а лист, на котором отбирались подписи, был белый и к делу подшит особо, да и самые показания не были скреплены и прошнурованы, а потому я попросил частного, чтобы он мне сперва прочел, к чему я должен был прикладывать свою руку. Конечно, для меня после моего начальства все равно было к чему следом за ними ни подписываться, но я хотел, чтобы стала известной причина этого несчастного происшествия: мне важно было, чтобы дознание установило факт пьянства в монастыре и чтобы этой причины смерти иеродиакона нельзя было бы утаить в рапорте Преосвященному. Я надеялся, что хоть это официальное дознание обратит внимание Владыки на бесчинства, допущенные в обители слабым управлением.