Сестра Керри (Sister Carrie)

They frequent the Bowery and those down-at-the-heels East Side streets where poor clothes and shrunken features are not singled out as curious. They are the men who are in the lodginghouse sitting-rooms during bleak and bitter weather and who swarm about the cheaper shelters which only open at six in a number of the lower East Side streets.	Они бывали в ночлежках на Бауэри и бродили по тем неказистым улицам восточной части города, где лохмотья и изможденное лицо никого не удивляют.
Miserable food, ill-timed and greedily eaten, had played havoc with bone and muscle.	Скверная еда, не вовремя и с жадностью поглощаемая, разрыхлила их кости и мышцы.
They were all pale, flabby, sunken-eyed, hollow-chested, with eyes that glinted and shone and lips that were a sickly red by contrast.	Все они были бледны, дряблы, с ввалившимися, лихорадочно блестевшими глазами, впалой грудью и болезненно-красными губами.
Their hair was but half attended to, their ears anaemic in hue, and their shoes broken in leather and run down at heel and toe.	Их волосы были взъерошены, уши побелели, стоптанные башмаки потрескались.
They were of the class which simply floats and drifts, every wave of people washing up one, as breakers do driftwood upon a stormy shore.	Это были люди, беспомощно плывшие по течению, и каждая людская волна выбрасывала все новых, подобно тому, как буря выбрасывает на берег мелкие щепки.
For nearly a quarter of a century, in another section of the city, Fleischmann, the baker, had given a loaf of bread to any one who would come for it to the side door of his restaurant at the corner of Broadway and Tenth Street, at midnight.	Уже почти четверть века в другой части города пекарь Флейшман давал булку каждому, кто приходил за ней в полночь к задней двери его магазина на углу Бродвея и Десятой улицы.
Every night during twenty years about three hundred men had formed in line and at the appointed time marched past the doorway, picked their loaf from a great box placed just outside, and vanished again into the night.	Каждую ночь в течение двадцати лет человек около трехсот выстраивались в очередь: в определенный час дверь открывалась, голодные, проходя мимо, брали из огромной корзины булку и скрывались во мраке ночи.
From the beginning to the present time there had been little change in the character or number of these men.	Состав и число этих людей почти не менялись.
There were two or three figures that had grown familiar to those who had seen this little procession pass year after year.	Лица многих из них уже запомнились тем, кто из года в год наблюдал за этой процессией.
Two of them had missed scarcely a night in fifteen years. There were about forty, more or less, regular callers.	Тут было двое таких, которые за пятнадцать лет не пропустили ни одной ночи, и около сорока более или менее постоянных посетителей.
The remainder of the line was formed of strangers. In times of panic and unusual hardships there were seldom more than three hundred.	Во время кризиса и необычайных трудностей в очереди редко собиралось более трехсот человек.
In times of prosperity, when little is heard of the unemployed, there were seldom less.	Во время процветания, когда о безработных почти и не слыхали, у булочной выстраивалось такое же количество народу.
The same number, winter and summer, in storm or calm, in good times and bad, held this melancholy midnight rendezvous at Fleischmann's bread box.	Зимою и летом, в бурю и в хорошую погоду приблизительно те же триста человек назначали друг другу печальные свидания у хлебной корзины Флейшмана.