Север Москвы вокруг Ярославской дороги. Путеводитель для путешественников и паломников с описанием наиболее интересных исторических объектов

Современные исследователи полагают, что история села имеет гораздо более глубокие корни, чем считалось ранее. Ему, возможно, предшествовала деревня Олексеевская, упомянутая в духовных грамотах великого князя Василия I (1406 года), по которой деревня поступает в удел княгине его, Софии Витовтовне: «А Княгине моей, из Московских сел даю деревню Олексеевскую и 1407 года, по которой деревня принадлежала придворному толмачу митрополита Митяя, а потом – знаменитому боярину Ф. А. Свибло. В середине XV века она принадлежала Чудову монастырю. Существует предположение, что деревней вскоре завладел один из вкладчиков монастыря З. В. Копытов. Полагают, что именно по фамилии этого владельца не только деревня (позднее сельцо) получило название Копытово, но и речка, на которой она стояла. Деревня отличается от села тем, что не имеет у себя православного храма. Возможно наличие в деревнях часовен, но не более того. В 1621 году указом царя Михаила Феодоровича уже село Копытово было пожаловано «спасителю Отечества» – так титуловался князь Д. Т. Трубецкой, одна из главных фигур в сражениях 1612 года за освобождение Москвы от польских интервентов. Вероятно, в это время в Копытово появляется храм. По смерти Трубецкого село отошло Дворцовому ведомству[153].

^{Д. Т. Трубецкой в Смутное время был одним из организаторов и руководителей Первого ополчения. После слияния его отрядов с войсками Второго ополчения освобождал Китай-город и Кремль от польско-литовских войск. Вместе с князем Дмитрием Пожарским возглавил временное русское правительство. На Земском Соборе 1613 года его имя называлось в качестве одного из претендентов на престол.}

В 1803 году усадьбу в Алексеевском видел и описал крупнейший отечественный историк Н. М. Карамзин: «Через несколько минут открылось село Алексеевское, напоминающее именем своим царя Алексея Михайловича, который приготовил Россию к величию и славе. Но там представляется глазам еще другой ближайший его памятник: старый дворец, где он всегда останавливался на возвратном пути из монастыря Троицкого и распоряжал торжественный въезд свой в Москву. Я спешил видеть сие почтенное здание, едва ли не старейшее из всех деревянных домов в России. Оно очень невысоко, но занимает в длину сажен тридцать. На левой стороне от Москвы были комнаты царя, на правой жили царевны, а в середине царица. …Стены разрушаются; но я осмелился войти в дом и прошел во всю длину его, если не с благоговением, то, по крайней мере, с живейшим любопытством. Печи везде большие, с резными, отчасти аллегорическими фигурами на изразцах. Внутренние украшения не могли истощить казны царской: потолки и стены обиты выбеленным холстом, а двери (и то в одних царских комнатах) красным сукном с широкими жестяными скобами; окна выкрашены зеленою краскою. Я воображал нашего доброго русского царя, сидящего тут среди вельмож своих, или, лучше сказать, перед ними: тогда и самые важные бояре, приходя к государю, останавливались у дверей; а сиживали с ним единственно в совете или за обедом, и то за другим столом. К сожалению, мы худо знаем старинные обычаи; а что и знаем, то по большей части от иностранцев, которые, быв в России, описывали их: например Герберштейн, Петреус, Олеарий, Маржерет и другие. Летописцы наши и не подозревали, что должно изображать характер времени в его обыкновениях, не думали, что сии обыкновения меняются, исчезают и делаются занимательным предметом для следующих веков. …Мне случилось видать памятники иностранной древности; но дворец государя Алексея Михайловича гораздо более занимал мое воображение, даже и сердце. Я с какою-то любовию смотрел на те вещи, которые принадлежали еще к характеру старой Руси; с каким-то неизъяснимым удовольствием брался рукою за дверь, думая, что когда-то отворял ее родитель Петра Великого, или канцлер Матвеев, или собственный предок мой, служивший царю. Я чувствовал, что во мне не простыла русская кровь!