Северное сияние

Но он не захотел, не захотел он и говорить. Она никогда его таким не видела.

Кроме единственного случая, когда она и Роджер в склепе в Джордане переместили монеты с изображениями деймонов из одних черепов в другие. Он был напуган даже больше неё. Что до Йорека Барнисона, он лежал на снегу неподалёку и молча смотрел.

— Выходи! — сказала Лира так громко, насколько хватило смелости. — Выходи!

В ответ не донеслось ни звука. Она открыла дверь чуточку шире, и Пантелеймон вспрыгнул ей на руки, отталкивая и отталкивая её в своей кошачьей форме и сказал: «Уходи! Не оставайся здесь! О, Лира, уходи сейчас же! Вернись!»

Пытаясь его удержать, она увидела, что Йорек Барнисон поднялся на лапы и повернулся по направлению к фигуре, спешащей по тропинке из деревни, со светильником в руках. Когда человек приблизился, он поднял светильник к лицу: старик с широким и таким морщинистым лицом, что глаза терялись в этих морщинках.

Его деймон был арктической лисой.

Он заговорил, и Йорек передал:

— Он говорит, что это не единственный подобный ребёнок. Он видел и других в лесу. Иногда они быстро умирают, иногда — не умирают. Он думает, этот выносливый. Но для него было бы лучше, если бы он умер.

— Спроси его, не могла бы я одолжить его светильник?

Медведь заговорил, старик быстро закивал и тут же подал ей светильник. Лира поняла, что он пришел сюда, чтобы принести ей светильник, и поблагодарила его.

Он опять закивал, и отступил назад, подальше от неё, хижины и медведя.

Лира неожиданно подумала: что если этот ребёнок — Роджер? И она взмолилась изо всех сил, чтобы это был не он. Пантелеймон, цеплявшийся за неё, снова стал горностаем, его маленькие когти глубоко вонзились в куртку.

Она высоко подняла светильник и ступила внутрь, и тогда она увидела, что делает Коллегия Жертвенников, и какого рода жертву должны были принести дети.

Мальчик съёжился возле деревянных жердей, на которых висели ряды потрошеной рыбы, твердой как камень. К себе он прижимал кусок рыбы точно так же, как Лира прижимала к себе Пантелеймона — крепко, левой рукой к сердцу. Но это всё, что у него было — это кусок вяленой рыбы, потому что деймона у него не было совершенно. Глакожеры отрезали его. Это было разделение, а перед ней была половина мальчика.

Глава тринадцать. Фехтование

Её первым порывом было развернуться и убежать, её тошнило. Человеческое существо без деймона — всё равно, что человек без лица, либо же с развороченной грудью и вырванным сердцем: нечто неестественное и ужасное, принадлежащее скорее миру призраков, нежели разумному миру живых.

Лира вцепилась в Пантелеймона, у неё всё поплыло перед глазами, и ком подошел к горлу, и холодный как ночь отвратительный пот окропил её тело чем-то ещё более леденящим.

— Крысятина, — произнёс мальчик. — У вас моя Крысятина?

У Лиры не было сомнений, что он имеет в виду.

— Нет, — произнесла она ломким и испуганным голосом. Затем, — Как тебя зовут?

— Тони Макария, — ответил он. — Где Крысятина?

— Я не знаю… — начала она и с усилием сглотнула, чтобы совладать с тошнотой.

— Глакожеры… — Но она не смогла закончить. Ей нужно было выйти из сарая и посидеть на снегу в одиночестве, разве что она, разумеется, не была одна, она никогда не была одна, потому что с ней всегда был Пантелеймон. О, быть отрезанным от него, как этот маленький мальчик был разлучён со своей Крысятиной!

Самое худшее на свете! Она поняла, что всхлипывает, и Пантелеймон тоже поскуливал, и они оба чувствовали страстное сострадание и жалость к этому мальчику-половинке.

Потом она снова поднялась на ноги.

— Пойдём, — позвала она дрожащим голосом. — Тони, выходи. Мы отвезем тебя в безопасное место.

В рыбном домике послышалось шевеление, и он появился в дверном проеме, всё ещё прижимая свою вяленую рыбу. На нём были достаточно тёплые вещи: толстая стёганная угольно-чёрная куртка и ботинки на меху; но у всей одежды был поношенный вид, и она плохо сидела. В немного белее ярком свете, который исходил от едва заметных следов Авроры и заснеженной земли, он выглядел даже ёще более потерянным и жалким, чем на первый взгляд, съёжившийся у жердей с рыбой в свете светильника.

Селянин, который принёс светильник, отошел на несколько ярдов, и позвал их.

Йорек Барнисон перевёл: «Он говорит, что ты должна заплатить за рыбу».

Лире хотелось приказать медведю убить его, но она сказала: «Мы забираем от них этого ребёнка. Они могут себе позволить потратить одну рыбину, чтобы заплатить за это».

Медведь заговорил. Мужчина забормотал, но не спорил. Лира поставила его светильник на снег, и взяла за руку мальчика-половинку, чтобы отвести его к медведю. Он беспомощно пошёл, не выказывая ни удивления, ни страха от вида большого белого медведя так близко. А когда Лира помогла ему сесть на спину Йорека, он заговорил:

— Я не знаю, где моя Крысятина.

— И мы тоже не знаем, Тони, — сказала она. — Но мы… мы накажем Глакожеров. Мы сделаем это, я обещаю. Йорек, ничего, если я тоже сяду?

— Моя броня весит намного больше, чем дети, — ответил он.