Северное сияние

Он носился вокруг неё, подтыкая шкуры, подтягивая верёвку, идущую вокруг саней, перебирая постромки, чтобы их распутать.

— Фардер Корам, где сейчас мальчик? Они его уже сожгли?

— Нет, Лира, он лежит там сзади.

— Я хочу посмотреть на него.

Он не мог ей в этом отказать — она видела кое-что похуже, чем просто мёртвое тело, и это могло успокоить её. Она устало побрела вдоль саней туда, где мужчины собирали хворост в кучу. Пантелеймон в виде белого зайца мягко трусил рядом.

Тело мальчика, накрытое стеганым одеялом, лежало около тропы. Она наклонилась и приподняла одеяло. Один из мужчин хотел остановить её, но другие кивками остановили его.

Пантелеймон подполз поближе, в то время как Лира вглядывалась в несчастное измождённое лицо. Она сняла митенки и коснулась его глаз. Они были холодны как лёд, а Фардер Корам был прав; бедный маленький Тони Макария ничем ни отличался от прочих людей, чьи деймоны умерли. О, если бы они забрали у неё Пантелеймона!

Она схватила его и обняла, как будто хотела забрать его в своё сердце. А всё, что имел маленький Тони — это лишь жалкий кусок рыбы…

Где он?

Она сдёрнула одеяло. Его не было.

Она мгновенно оказалась на ногах, её глаза метали молнии в стоящих неподалеку мужчин.

— Где его рыба?

Они остановились в растерянности, не уверенные, что она имеет ввиду; хотя деймоны некоторых из них знали и обменялись взглядами. Один из мужчин начал неуверенно ухмыляться.

— Не смейте смеяться! Я вырву вам сердце, если вы будете смеяться над ним! Это всё, за что он мог держаться, только старая высохшая рыба, это всё, что у него было вместо деймона, чтобы любить и лелеять! Кто забрал её у него? Куда она делась?

Пантелеймон стал рычащим снежным леопардом, прямо как деймон Лорда Азраэля, но Лира этого не видела; все, что она видела — это плохое и хорошее.

— Полегче, Лира, — сказал один из мужчин. — Полегче, дитя.

— Кто взял её? — она снова взорвалась, и бродяжники отступили на шаг перед лицом её страстной ярости.

— Я не знал, — произнёс другой мужчина извиняющимся тоном. — Я думал, он просто ел её. Я вынул рыбу из его руки, потому что думал так будет более уважительно. Это всё, Лира.

— Тогда где она?

Мужчина смущено сказал: «Я думал, что она не нужна мальчику и отдал её моим собакам. Прошу прощения, Лира».

— Тебе нужно просить прощения не у меня, а у него, — сказала она, и тут же повернулась, чтобы снова склониться над мальчиком, и положила руку на его ледяную щеку.

И тут к ней пришла идея, и она начала шарить в одежде. Холодный воздух обжёг, когда она распахнула куртку, но несколькими секундами позже у неё было то, что она хотела. Она вынула золотую монету из кошелька прежде, чем плотно закутаться вновь.

— Я хочу одолжить твой нож, — сказала она человеку, взявшему рыбу. И когда он дал ей нож, она обратилась к Пантелеймону: «Как её звали?»

Конечно он понял и сказал: «Крысятина.»

Она крепко сжала монету и, держа нож как карандаш, глубоко процарапала в золоте имя пропавшего деймона.

— Надеюсь, будет нормально, если я позабочусь о тебе, как о мастере из Джордана, — прошептала она мёртвому мальчику, и разжала его зубы, что положить монету в рот. Это было нелегко, но она справилась, и вновь свела его челюсти.

Затем она вернула нож и в предрассветных сумерках повернулась, чтобы вернуться к Фардеру Кораму.

Он протянул ей кружку супа прямо с огня, и она стала жадно цедить его.

— Что делать будем с этими, колдуньями, Фардер Корам? — спросила она. — Интересно, была ли ваша ведьма среди них.

— Моя ведьма? Я бы не осмелился зайти так далеко, Лира. Они могли направляться куда угодно. Есть множество дел, которые определяют жизнь колдуний, вещей для нас незаметных: загадочные болезни, жертвами которых они становятся, а мы бы от них даже не поморщились; причины войны, понять которые мы не в силах; веселье и грусть, связанные с цветением крохотных растений тундры… Но если бы, Лира, я видел, как они летели. Хотелось бы мне наблюдать подобное зрелище. Ну, допей суп до конца. Хочешь ещё? Ту ещё и лепёшка печётся. Наедайся, дитя, потому что мы вскоре двинемся в путь.

Еда вернула Лиру к жизни, и холод в душе начал отступать. Вместе с остальными она пошла смотреть, как тело мальчика-половинки положили на погребальный костёр, и наклонила голову, и закрыла глаза во время молитвы Джона Фаа; а потом мужчины разбрызгали горючую жидкость и подожгли, и всё вспыхнуло в мгновение ока.

Уверившись, что всё выгорело, они вновь отправились в путь. Это было призрачное путешествие. Снег выпал рано, и вскоре мир сузился до серых теней собак впереди, покачивания и поскрипывая саней, жалящего холода, и водоворота крупных снежинок, чуть темнее неба и чуть легче камня.