Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

Пункт за пунктом Толстой осуждал и критиковал в статье цели конференции, считая их неосуществимыми. Идея приостановить гонку вооружений или даже начать разоружение срывается уже из‐за того, что в военном отношении государства неравны и поэтому наиболее слабые вряд ли смогут ее одобрить. Если договариваться о разоружении, то почему бы не взять за ориентир минимум или полное разоружение? Толстой вспомнил ситуацию, свидетелем которой был в Севастополе во время Крымской войны. Князь Дмитрий Урусов, бравый офицер и блестящий шахматист, всерьез предложил генералу Дмитрию Остен-Сакену определить исход войны шахматной партией между ним и лучшим игроком англичан. Так можно было бы избежать ненужного кровопролития. Идея была логична, но ее отвергли. Недоставало – и тогда, и сейчас – доверия между партнерами-противниками и веры в то, что никто не отступит от принятого общего решения.

В окончательной версии статьи, написанной уже после публикации в шведской прессе, Толстой затрагивает и вопрос об учреждении международного арбитражного суда. Препятствием здесь тоже, по мнению Толстого, становилось отсутствие доверия между партнерами. Кроме того, кто будет контролировать справедливость принятых решений и каким средствами эти решения будут претворяться в жизнь? С помощью насилия, то есть именно того, что предполагается ограничить? Вопросов оставалось много. Третьим пунктом повестки дня был запрет на использование разрушительных взрывчатых составов. Толстой задал встречный вопрос: «И почему рана и смерть от разрывной пули хуже, чем рана в очень болезненное место от самой простой пули или осколка, от которых страдания доходят до последней степени и наступает та же самая смерть, как и от какого бы то ни было орудия?»1063 Разве эта идея не столь же мертворожденная, как запрет дерущимся насмерть касаться наиболее чувствительных частей тела?

Толстой не мог не удивляться тому, что взрослые люди всерьез верят и работают во имя откровенно невозможных целей. По сути, это был большой обман, не имевший никакого отношения к миру во всем мире. Конференцию созвали русский император и его министры, которые ратовали за мир и вместе с тем преследовали русских духоборов, выражавших свое миролюбие не только словами, но и поступками. Таким же было отношение правительств других стран к отказчикам, как заметил Меландер. Позволить можно было все, кроме отказа, поскольку положение власти зиждилось именно на армии: «Уменьшиться и уничтожиться войска могут только против воли и никак не по воле правительства»1064. Толстой оптимистично верил, что когда люди воочию увидят лицемерие правящей верхушки и поймут, что спасение в их собственных руках, число отказчиков начнет стремительно расти, а вступление в «ряды убийц, называемых войском», из страха или корысти будет считаться постыдным. В последнем предложении Толстой подвел итог: «Конференция может только отвести глаза народа от единственного средства спасения и освобождения»1065.

Завершив работу над статьей, Толстой написал Юнасу Стадлингу, одному из подписантов, и попросил его поблагодарить остальных за хорошее, побуждающее к размышлениям письмо, получение которого стало для Толстого большой честью. А можно ли сейчас отправить Стадлингу ответ для перевода и последующей публикации сначала в шведской газете, а затем за границей?1066 Стадлинг ответил немедленно, пообещав обо всем позаботиться. Но, знакомый с почерком Толстого, предусмотрительно спросил, нельзя ли получить текст статьи, напечатанный на пишущей машинке, что значительно облегчило бы его работу1067.

Хеннинг Меландер написал и поблагодарил Толстого (08.02.1899) за письмо, полученное днем ранее1068. Зная, что Стадлинг работает над переводом, он обещал, что ответ Толстого скоро будет опубликован и в Швеции, и в других странах.

В феврале Стадлинг закончил перевод «мощного» ответа на «Письмо шведов» и организовал публикацию в Aftonbladet, The Daily Chronicle (Лондон) и Berliner Lokal-Anzeiger. «Я убежден, что оно принесет пользу», – писал он Толстому1069. В частном порядке он жаловался на ревматизм, полученный во время путешествия в Сибирь в прошлом году. Зато он ничего не говорил о своей работе над переводом, который вопреки всему пришлось осуществлять с рукописной копии. В воспоминаниях Стадлинг признается, что работа далась ему нелегко: «Пресловутый трудно читаемый почерк Толстого разобрать было нелегко. В паре мест я советовался с двумя русскими, но и им не удалось ничего понять. Бессонной ночью я интуитивно понял, какие русские слова должны быть здесь по контексту. Утром проверил старорусский стиль письма, и проблема решилась»1070. Ловушки, в которую попался Петр Ганзен, вынужденный по настоянию Толстого вносить в «Послесловие» к «Крейцеровой сонате» все изменения, Стадлинг избежал. Когда в конце января – середине февраля Толстой прислал ему телеграмму и попросил внести дополнения и исправления, Стадлинг кратко ответил, что уже поздно1071.