Сезон охоты

Дышать становилось всё труднее. Дым ел глаза, забивался в лёгкие. Я чувствовал нестерпимое удушье, кашель раздирал моё нутро. От разгоравшегося пламени веяло жаром преисподней. Кажется, я не дождусь конца этого спектакля.

В дверном проёме появился ещё один силуэт. Но и он не решился войти внутрь. Ага, вот и третий! Я узнал его: это был Хасан. Как жаль, что я не приберёг для него последний патрон.

На плече у Хасана лежала гранатомёт. Вот, значит, что они задумали. Шарахнуть по мне из граника – и никаких проблем. Быстро и надёжно, с гарантированным успехом. И никаких следов.

И хотя я понимал, что подошёл к крайней своей черте, что жить мне осталось считанные секунды, инстинкт самосохранения толкнул меня на последний безумный шаг. Нет, я не бросился с кулаками на этих убийц, напротив, я сделал отчаянный прыжок вглубь помещения, туда, где огонь ещё не разгорелся с такой силой, как у выхода.

Это был самый дальний угол. Здесь, непонятно зачем, была свалена охапка сена. Плохо соображая, что делаю, я разбросал ногами сено в разные стороны, а сам, забившись в угол, скрючившись в позе эмбриона, зашёлся в судорожном кашле.

От нестерпимого жара клоки сена, ещё в воздухе, вспыхивали и тут же сгорали. На голове у меня уже начинали тлеть волосы.

Всё, теперь уж точно конец.

Рука случайно нашарила на земле что-то металлическое. Поднял, поднёс к слезящимся глазам. Пистолет. Проверил обойму – пуста. Валеркин, понял я. Бухгалтер был здесь. А потом исчез. Как сейчас исчезну и я.

Наверное, под занавес у меня начались галлюцинации. Мне почудилось, будто почва под моими ногами пришла в движение и стала проваливаться. За голени кто-то ухватился и потянул вниз, под землю.

Наверное, черти волокут в преисподнюю. Больше некому. Да и некуда.

Удар огромной силы – и я ясно ощутил, как асфальтоукладочный каток плотно трамбует мою бедную головушку. Потом мой черепок лопнул…

33.

– Кажется, в себя приходит, – донёсся до меня далёкий-далёкий голос.

– Да вроде. – Этот голос был уже ближе. – Чудо, что вообще жив остался. Граната-то прямо над головой разорвалась. И ни одним осколком не зацепило. Вот ведь действительно говорят, в рубашке родился.

И совсем уже рядом:

– А Рукавицыны, они все такие. Наш, сибирский замес.

– Глянь-ка, глаза открывает!

Я, действительно, пытался открыть глаза. Усилие это мне давалось с превеликим трудом. Микрон за микроном, я приподнимал налитые свинцом веки – и вот наконец распахнул их полностью.

Надо мной склонилось две мужские головы. Бородатые.

«Чехи»! – стрельнуло у меня в мозгу. – Взяли всё-таки, живым взяли!

Или мёртвым? В том бородаче, который справа, я смутно узнал своего отца – видел его как-то на фото, что мать зачем-то хранила. Ну конечно же, я на том свете! Умер, то есть.

Чушь какая! Того света не бывает. А какой бывает? Уж на этом-то меня точно быть не должно.

– А крепко, видать, его контузило, – проговорил один бородач.

– Ну, от контузии ещё никто не умирал, – отозвался второй. – Оклемается.

И тут до меня наконец дошло: я жив! И эти двое – не «чехи», а наши, обычные, русские ребята. Даром, что бородачи.

– Мужики, я живу, – пролепетал я, с трудом управляясь с собственным языком. – Живу, понимаете!

– Конечно, живёшь. Куда ж ты, Иван Рукавицын, денешься.

Я попытался встать.

– Лежи, лежи! Куда это ты, парень, собрался?

Я мотнул головой – и она отозвалась тупой ноющей болью. Я невольно застонал.

– Мне надо. Обязательно надо, – бормотал я, плохо понимая, что несу.

Несмотря на протесты бородачей, я сел. И тут пелена окончательно спала с моих глаз.

Я сидел на траве, в лесной глуши, а вокруг щебетали птицы, ласково веял летний ветерок, сквозь кусты бузины и молодой подлесок приветливо пробивались солнечные лучи. Здесь же, на траве лежало две снайперские винтовки, коробки с патронами, походная рация. Чуть поодаль было свалено несколько рюкзаков и армейских вещмешков.

Где-то вдалеке гремели беспорядочные выстрелы.

Война. Я на войне. Я всё ещё на войне.

Жутко болела голова, всё тело ломило и трясло, словно с жуткого похмелья. Я попытался встать, но вместо этого меня вырвало. В голове что-то взорвалось – и мне внезапно стало легче.

Я огляделся. Из двоих бородачей остался один. Тот, который показался мне моим отцом, куда-то ушёл.

– Дай покурить, – прохрипел я, обращаясь ко второму.

Тот, всё время сидевший рядом, прикурил сигарету и сунул мне её в рот. Я с наслаждением затянулся.

– Где я? – спросил я.

– У друзей. Всё, расслабься, самое страшное уже позади.

– Стреляют. Где это?

– Всё там же, на полигоне. Не волнуйся, всё под контролем.

– Кто вы?

– Мы-то? – Он улыбнулся. – Мы-то местные, промысловики. А вот тебя каким ветром сюда занесло, это ещё вопрос.

Я махнул рукой. Не до объяснений мне сейчас. И без того хреново.

– Выпить есть? – спросил я.

– Найдём.

Он вынул из рюкзака фляжку, плеснул из неё в алюминиевую кружку.

– На, держи. А это на закус, – и он сунул мне в руку солёный огурец.

Я залпом выпил, и только на последнем глотке понял, что это был чистый спирт. Дыхание перехватило, глаза полезли из орбит.

– Да закусывай ты, чего тянешь.