Сезон охоты на единорогов

— Ага, — глубокомысленно протянул я. Хвалить за работу — бессмысленно, а особенностей картинки, из-за которой нужно было перерывать всю стопку бумаг, я так и не понял. Поэтому решил обойтись нейтральным и кашлянул в кулак: — Оригинальная перспектива…

Чуда посмотрел на меня внимательнее, склонив голову на бок и прищурившись, словно проверяя меня на наличие разумности. А потом неподражаемо презрительно повёл плечами и фыркнул:

— Ну, ты что как маленький, в самом деле?

Ага. Ну да, это мы уже проходили.

Я вздохнул и положил лист на стол:

— Честно, Юр, я в этом всём совершенно ничего не понимаю. Оценить не смогу. Так что вот…

Чуда свёл тонкие светлые брови и резко дёрнул головой, отчего рыжие кудри снова размохрились, и мальчонка стал вновь словно бутон одуванчика.

— Да при чём тут понимание! — пристукнул он ладошкой по рисунку. — Понимать не надо! Просто смотри. Смо-три! — приказал он по слогам, делая приглашающий жест.

И до меня дошло.

Царапнуло по сердцу осознание собственной глупости, того, как стал дик и скудоумен, потеряв общение с Подобными и уж тем более с Ведами. И, сглотнув неприятие этого понимания, опустился на колено и поспешил упереться взглядом в рисунок. Всего и нужно-то — размыть своё видение мира, всего лишь снять со зрения фильтр, который ещё в младенчестве все мы воспитываем в себе, отсекая из поля внимания то лишнее, что не относится к слоям нашей реальности-Предела. Теперь фильтр мешал. Он судорожно заставлял цепляться сознанием на детском рисунке, показывая мешанину кривых форм и линий, складывающихся в привычные образы, и не позволял заглянуть глубже, туда, где пустоты и наполненности, строго выверено положенные на бумагу, могли оторваться от двухмерного пространства и встать перед сознанием полноценным миром, изображением, которое — вот дотянись — и можно потрогать! И потому приходилось вырывать фильтр с мясом, жёстко, так, что затылок давило и жгло под веками. Раз. Два. Три. Ёлочка — гори…

Передо мной — шагах в двадцати — высился еловый лес. Нет. Не так. Лесище. Стояли, задевая острыми вершинами за облака, не просто елки, а ели такого размера, что шатры их ветвей могли служить крышами для домов. Стояли ёлки, не тесно-не кучно, но так, что нижние ветки уже все обломаны от столкновений, а верхние почти срослись в единую крону, висящую над землей зелёной тучей. А здесь, на опушке этого леса лежал лёгкой пеленой на чёрной земле снег, и по нему бродили единороги. Серые, мохнатые, тонконогие, они разгребали копытами белые шапки над жидкими кустиками травы, и грациозно склонялись, чтобы схватить мягкими губами тонкие стебли. Фыркали, выпуская клубы пара, так, что он, поднимаясь, оседал у них же на морде, оставляя тонкий бисер водяных капель. И среди единорогов, не пугая и не удивляя зверей, стояла женщина. Она хмуро обозревала небо, явно ожидая от него беды. Низ длиннополого платья запорошило снегом, а на пышной меховой жилетке, склеивая мех, лежали капли воды. Женщина как женщина — не красавица, но с той спокойной уверенностью в лице, с тем ощущением достоинства, что отличают зрелую душевную красоту, пренебрегая телесной. Волосы вот только притягивали взгляд, сразу побуждая желание прикоснуться, зарыться в них, вороша и наслаждаясь. До пояса, гладко лежащие на груди двумя струями, затянутыми в нитки бисера, и матово сияющие даже при слабом зимнем солнце. Такие волосы трогать — словно в детство впадать, ощущая себя в колыбели на меховой подложке, ощущая безопасность абсолютного убежища.

— Ну? Посмотрел?

Я моргнул, теряя настройку, и снова перед собой увидел каракули детского рисунка. Но теперь даже лёгкий взгляд на него возвращал в памяти ту, настоящую, картину.

— Да, — кивнул. — Теперь я увидел.

Чуда удовлетворённо кивнул и настороженно заглянул мне в глаза:

— Красивая?

— Красивая, — согласился я.

И пацанёнок тут же с шумом выдохнул:

— Ох! — и нервно замотал ногами под стулом, шёпотом сообщив: — Я, правда, старался! Ну, чтобы она понравилась… Тебе, ведь, понравилось?

Чуда смотрел предельно серьёзно. Ясно. Значит, красота этой пленительной дамы — заслуга Чудиного мастерства. Что ж, мастер он отменный и видения делает качественные, позволяя себе роскошь не создавать лубочных картинок с неестественными цветами, а передавая красоту через спокойствие мира, через мелкие погрешности, выделяющие главное. Действительно, сильная работа для юного веда, что тут сказать!

— Понравилась.

Тем более что, действительно, не отметить такую женщину было бы сложно. Жаль, что в реальности таких не сыщешь.

— Ты правда-правда влюбился? — шепотом спросил Чуда.

— М… — замялся я.

Ясен-пень, что нет. Но вот с чего такие мысли у малолетнего пацана? И не придётся ли сейчас на пальцах рассказывать о том, какова разница между «понравилось» и «полюбил»? Вед-то он вед, но, ведь, мальчонка ещё…

Чуда мгновенно расстроился. Сразу поник и расстроенно посмотрел снизу вверх, протянул жалобно:

— Ну, она же тебе понравилась?