Сгоревшая жизнь

Он недоверчиво хмыкает и поднимается с просевшего дивана. Его шаги размеренны и целенаправленны, даже когда Вадим просто прохаживается. Все в его жизни имеет смысл и вес. Если б я была некрасива и бестолкова, этому гурману и в голову не пришло бы избрать меня в любовницы. И тогда… Господи, как счастлива была бы я сейчас!

– Детективы читаешь? – Он взглянул на обложку книги и опустил ее на стол. – На твоем месте я попробовал бы достучаться куда-нибудь повыше. Полгода поисков – куда это годится! И не надо делать такое брезгливое лицо. Ты, конечно, неплохая актриса, но демонстрировать мне свое искусство излишне. Ты по-прежнему считаешь, что это я повинен в их исчезновении? Ладно, можешь молчать, я и так знаю. Думаешь, это мой незапланированный визит разрушил твою необыкновенно счастливую семейную жизнь? Да ведь твой муж был шизофреником, моя дорогая, и тебе не убедить меня в обратном. Только шизофреник может написать роман и разорвать его на глазах редактора, назвавшего его пробивной бездарностью.

– Конечно, – не выдерживаю я, – с твоим ясным рассудком трудно понять такой поступок.

– Еще бы! А то, что он похитил сына? Что он собирался делать с трехгодовалой крошкой? Где они теперь?

– Хватит! – кричу я, и мной овладевает тряское исступление. – Хватит! Хватит! Катись отсюда, выродок, пока я не проткнула твое жирное брюхо!

На его лице отразилось удовлетворение результатом проведенного опыта.

– Значит, в спальню ты меня не пригласишь, – липко ухмыляясь, констатирует Вадим и направляется в прихожую. – Что ж, видно, постулат о том, что одиночество способствует развитию личности, в твоем случае дал осечку.

Его голос звучит натужно, будто кто-то невидимый сдавил ему горло, но я знаю, что он всего лишь наклонился надеть ботинки.

– Что, пузо мешает? – грубо злорадствую я, наслаждаясь своей вульгарностью. – Как ты ухитрился притащиться ко мне на четвертый этаж? Верно, минут десять перед дверью отдышаться не мог?

Он шумно выпрямляется и сопит так, что слышно в комнате:

– Я всегда терпеть не мог базарных баб, а ты сейчас ведешь себя как заурядная халда.

– Да ну? – изумляюсь я и вытягиваюсь на диване, задрав ноги на спинку. – Так ведь я – торгашка, какой с меня спрос?

В зеркале он видит меня, и животная радость оттого, что этот хряк облизывается на мои ноги, будоражит.

– Э-э-эй! – я игриво вибрирую голосом. – Ты еще не слиняла, моя толстая радость?

– Все было банально, зато прощание незаурядно…

Я слышу эту фразу перед хлопком двери и, сорвавшись с дивана, кричу в пустоту:

– Сука! А-а! – Я с рыком бухаюсь на ковер и мотаю головой, пытаясь выкинуть его последние слова.

Банально! Мое внезапное опьянение им и долгое, безрадостное похмелье, полное угрызений совести и тоскливого раскаяния, – банально? Залитые тоской глаза Сергея – банально? Исчезнувший из моей жизни единственный сын…

От обиды и крика у меня темнеет в глазах, а комната погружается в сумеречное марево.

– Ладно, – бормочу я и из последних сил беру себя в руки. – Тебе назло у меня все будет хорошо. Их найдут, моих глупеньких мальчиков, как бы далеко они ни удрали. И тогда я поползу к ним и вымолю прощение. Пусть он побьет меня… Я даже уговорю его сделать это! Должен же муж учить свою жену…

Неизвестно откуда наплывает лихорадочное беспокойство и теребит мою душу. Сумерки ли пугают? Тишина ли, к которой я никак не могу привыкнуть? Невнятная, не оформившаяся в слова мысль терзает меня, заставляя пугливо озираться и прислушиваться. Что-то сказанное Вадимом…

Я включаю свет и телевизор, но беспокойство не отпускает. Более того, появляется жутковатая уверенность в чем-то страшном, уже случившемся со мной, но еще не понятом. И оттого, что я не могу угадать, нарушить тягучую неопределенность, еще сильнее становится не по себе.

– Все дело в том, – говорю я вслух, пытаясь обрести уверенность от живого звука, – что ты никогда не жила одна. И не было в этом доме так тихо… Сначала была жива мама… Куда запропастилась моя сумка? Потом… О чем я? Ах да! Потом, еще при ней, появился Сережа, и мама уступила нам спальню, перебравшись на этот диванчик. Бедный диванчик, этот боров совсем продавил тебя! Мама была легонькая, с маленькими ножками… Когда она умерла, мы не могли найти туфель ее размера. Господи, почему она умерла?! Всего этого при ней не случилось бы. Я не позволила бы себе… А-а, вот она. Что же я хотела? Вот я купила носочки моему мальчику. Такие яркие, они ему обязательно понравятся…

Я ловлю себя на том, что сознательно жалоблюсь, надеясь слезами растопить слежавшийся комок тревоги. Носочки, разложенные парами на коленях, щекочут мое воображение, и я готова разреветься в голос, безутешно, со всхлипами и причитанием, но в этот момент ясная, посторонняя мысль догадкой проносится в мозгу, и мои ладони мгновенно покрываются испариной.