Сгоревшая жизнь

Боясь шевельнуться, скашиваю глаза на стол… Так и есть. Книга. Он спросил: «Детективы читаешь?» У меня начинает безудержно трястись челюсть: я не читала детектив и не клала его на стол. За последние полгода я не прикасалась к книгам дома. Но она лежит на столе, и по переплету я угадываю название: «Антология современного детектива». Когда Вадим взял ее в руки, книга была раскрыта, я вижу это. Но в тот момент мне недосуг было задержаться на этом, я так спешила расправиться со своим бывшим возлюбленным. На миг я почти жалею, что выгнала Вадима, уж он-то мигом разобрался бы в этой чертовщине.

Осторожно, будто боясь кого-то спугнуть, поднимаюсь с ковра, на цыпочках подхожу к спальне и рывком распахиваю дверь. Насмешливое: а-ах! как смело! – колыхнулось в мозгу, как портьеры от движения воздуха. Не застав никого и в этой комнате, почти разочаровываюсь. Но книга-то лежит! И кто-то читал ее до моего прихода.

Внезапно слабая надежда, как ребенок, затрепыхалась у сердца: а вдруг?! боже мой, конечно же! Кто, кроме Сережи, мог проникнуть в нашу квартиру, ничего не взять, лишь забыть на столе недочитанную книгу? Но зачем ему понадобилось сидеть здесь и читать, если оставаться он не собирался? И где в это время был Ромка?

Вопросы захлестывают, мой мозг слабо пытается защищать версию, дающую надежду, но ничего убедительного я сама себе предложить не могу. Уже зная, что никого не обнаружу ни на кухне, ни в ванной, все же обхожу квартиру, зажигая по пути свет и превращая свое жилище в маленький светящийся островок в глубокой тьме зимнего вечера. Семь часов… В это время я приводила Ромку из садика, и его картавый басок разливался по комнатам, заглушая постанывание кипящего чайника и знакомые голоса тележурналистов.

– Ладно, обход закончен, – говорю я себе и возвращаюсь на диван, мой монолитный айсберг в зыбком море тревоги. – Сложи носочки и убери со стола эту злосчастную книгу. Наверняка ты сама вытащила ее из шкафа, пытаясь отвлечься, да и позабыла про нее. Таких казусов с каждым случается сколько угодно, чему тут удивляться? Хорошо еще, штаны на голову не надела.

Мной овладевает озноб, и, хотя я знаю, что это от нервов, все же иду на кухню, завариваю чай и достаю малиновое варенье. Я совершаю всего лишь бездумное подобие действий, но эта механическая работа отвлекает от гнусных опасений и дает уверенность в реальности происходящего. Не обнаружив в шкафчике чистых бокалов, я лениво копаюсь в раковине с грязной посудой, и вдруг отпустивший было ужас пронзает меня так, что внезапно подкашиваются ноги. Я никогда не пила из этой чашки. Это была мамина чашка – голубая с васильковой каймой, и в доме она хранилась как реликвия. В самом отчаянном забытьи я не могла позволить себе взять мамину чашку, хотя она стояла рядом с другими, обычными.

Я глохну от пульсирующей в голове крови и уже медленно оседаю на пол, как вдруг медленно вползающий в сознание звук заставляет меня встрепенуться. Собравшись с мыслями, постигаю наконец смысл звука: кто-то открывает ключом нашу дверь, боже мой, я все еще говорю – нашу! Впрочем, разве в этом сейчас дело?

Дверь открывается и, пропустив кого-то в чрево квартиры, захлопывается. Я приседаю, едва не прижимаюсь щекой к полу и выглядываю в коридор. На миг мне кажется, что я сошла с ума, по крайней мере, все говорит об этом: шумно дыша с мороза, в прихожей раздевается моя мама…

Это не призрак и не оживший мертвец: я вижу ее раскрасневшиеся дряблые щеки и слезящиеся от холода светлые глаза. Она справляется наконец с шубой (конечно же, это ее шуба, проданная после похорон на барахолке), приглаживает рукой волосы цвета ковыля и… поворачивается к кухне. Мама идет прямо на меня, а я все таращусь с пола, не в силах шевельнуться. Непонятное оцепенение расплющивает тело, хотя сейчас она уже наступит на мою руку, и это перепугает ее насмерть. Маме нельзя волноваться, соображаю я, у нее уже было два инфаркта. Да ведь она умерла от второго! Что же это, господи?!

Я зажмуриваюсь, отдаюсь верному «будь что будет» и жду боли вскрика, чего угодно, ведь что-то должно произойти. Раскаленным молотом бухают в голове секунды, и, отсчитав с полсотни, я решаюсь открыть глаза. Мама стоит у стола и неторопливо выкладывает из сумки продукты.

– Масло, – бормочет она и нюхает желтый мягкий брусок. – Хорошее вроде… Кефир… Сережа! – Я сжимаюсь от ее крика и скользнувшего по мне невидящего взгляда. – А соли мы с тобой забыли купить!

«Если сейчас он отзовется, я закричу», – эта мысль равнодушно проплывает в звенящей пустоте головы. И мой организм бессильно отзывается: не закричишь, на это сил уже не хватит.

– Ах, черт! – доносится голос Сергея. – Ладно, сейчас сбегаю, пока не закрыли.

– Что-то Марины до сих пор нет, – озабоченно говорит мама и смотрит сквозь меня. – Может, ты встретишь ее?

– Может быть… Да рано ей еще.