Сговор остолопов

– Они могут подождать, – ответил Игнациус, раздирая конверт. – М. Минкофф, очевидно, ответила на мое послание с весьма неистовой поспешностью. Я отчитал ее довольно-таки злобно.

Миссис Райлли села и, закинув одну ногу на другую, стала печально покачивать в воздухе белым носком и потрескавшейся черной лакированной туфлей, пока изжелта-небесные глаза сына шарили по разорванному пакету из универмага «Мэйсиз», на котором было написано письмо.

Господа:

Ну, наконец-то я хоть что-то получила от тебя, Игнациус. И что за мерзкое, тошнотворное письмо ты мне написал. Я не стану распространяться о грифе «Штанов Леви» на этом бланке. Вероятно, таковы твои представления об антисемитских шуточках. Хорошо, что я выше оскорблений на таком уровне. Я никогда не думала, что ты

можешь так низко опуститься. Век живи – век учись.

Твои замечания по поводу моей лекции явили мелочную зависть, какой я не ожидала от человека, утверждающего широту своих взглядов и невовлеченность. Лекция уже заинтересовала некоторых моих идейных знакомых. Один из них обещал прийти сам (и привести несколько очень смышленых друзей) – он мой новый блестящий деловой знакомый, и с ним я вступила в контакт на линии Джером-авеню в час пик. Его зовут Онга, и он студент из Кении, учится по обмену в Нью-Йоркском университете, пишет диссертацию о французских символистах XIX в. Ты, разумеется, не поймешь, и тебе не понравится такой блестящий и идейный парень, как Онга. Я могла бы слушать его часами. Он серьезен и не выпендривается со всей этой псевдо-ерундой, как обычно это делаешь ты. Все, что Онга произносит, наполнено смыслом. Онга – настоящий и очень витален. Он вирилен и агрессивен. Он впивается в реальность и срывает с нее все покровы.

– О, мой бог! – втянул слюну Игнациус. – Распутницу изнасиловал мау-мау.

– Это еще что? – с подозрением спросила миссис Райлли.

– Ступайте включите телевизионный приемник и разогрейте его, – рассеянно велел Игнациус и вновь обратился к своему яростному чтению.

Он совсем на тебя не похож, как ты можешь себе вообразить. Кроме того, он – музыкант и скульптор, и каждую минуту тратит на какую-либо настоящую и осмысленную деятельность, создает и ощущает. Его скульптуры едва не прыгают и не хватают тебя – настолько они полнятся жизнью и бытием.

По крайней мере, твое письмо дало мне понять, что ты еще жив, если это можно назвать «жизнью». К чему эта ложь о «связи с пищевой промышленностью»? Это что – какие-то нападки на предприятие моего отца по снабжению ресторанов? Если это и так, я нисколько не задета, ибо мы с отцом уже много лет находимся в идеологической конфронтации. Давай честно, Игнациус. С тех пор как я видела тебя в последний раз, ты не сделал ничего – только валялся и гнил в своей комнате. Твоя враждебность к моей лекции – проявление твоих ощущений провала, невостребованности и ментальной (?) импотенции.