Шаги Командора или 141-й Дон Жуан

В течение действа мы с Гайде, можно сказать, не глядели друг на друга. Каждый из нас, кусая губы, ждал развязки и очередного номера. Здесь все – мужчины и женщины – дымят сигаретами и то и дело вступают в споры, толкаются, пикируются, переругиваются. Мой лексикон обогатился словом «каброн», по словам Гайде, это значит «козел».

После корриды в поисках места для ужина мы выбрали «Андалусию» – кафе, носящее имя родины знаменитого Луиса Бунюэля – сценариста и режиссера. Гайде сказала, что там готовят хорошие блюда из свинины. Но, пройдя немного, остановилась:

– Я и забыла: ведь мусульмане не едят свинины!.. Но… ты не беспокойся, там можно подобрать и подходящую еду из баранины.

Я внес поправку:

– Мусульманин, пребывающий на христианской земле, может поесть и свинину. Коран это не возбраняет. Но я буду есть «кордерос».

– А ты откуда знаешь это слово?

– Однажды вкусил.

«Андалусия» украшена бычьими головами и изображениями умирающих матадоров. Интерьер сработан из досок и веток деревьев.

Гайде, взяв меню, заказала себе блюдо из свинины, мне – из баранины, и еще любимый испанцами морской салат. Вскоре это все было подано на стол в медной посуде. А в керамическом кувшинчике – вино, которое мы не заказывали.

– Такова здесь традиция, – сказала Гайде, видя мое недоумение.

Я потянулся к кувшину, но гарсон опередил меня: клиентам не положено разливать вино.

После обошли улицы, парки, площади; в одном из баров наяривали «фламенко». Поодаль от площади «Соль» стены были испещрены витиеватыми словами.

– Граффити! – я решил блеснуть эрудицией.

– Будто мы не знаем, – отозвалась она и стала переводить художества: «Женщины продают мужчинам сердца по кусочкам». «Можешь ли ты подождать меня здесь?» И ответ: «Я уже жду».

Там была еще одна фраза, Гайде прочла, но затруднилась с точным переводом.

– Что-то вроде, «мой пес краше тебя». На баскском, потому я не врубилась толком.

После обозрения достопримечательностей вокруг Королевского парка и хрустального дворца я почувствовал усталость и изъявил желание вернуться в отель.

– А я хочу еще немного погулять.

Признаться, я не хотел оставлять мою спутницу одну на мадридских улицах. Однако, она не посчиталась с моими протестами.

– Чао, амиго! До завтра! – И, помахав ручкой, упорхнула в темную прорву древних улиц.

Она не слышала слова, которые вырвались у меня с языка. Она не знала, о чем я подумал, глядя ей вслед. Вероятно, там, в кафе, ей приглянулся какой-нибудь «мачо». Воспаленное воображение рисовало ее, танцующей в какой-то пьяной компании, затем уединяющейся в грязном «алькове» и… Мне стало стыдно от своих воспаленных домыслов, и мои эмоции показались мелкими и унизительными.

Если даже я ревновал бы ее (имел ли я право на ревность?), то не стоило закатывать сцен, даже выказывать своих чувств, ибо христианские женщины не жалуют современных «отелло». Некогда ревность считалась проявлением любви, ее верным симптомом, а теперь ее воспринимают как посягательство на женскую свободу. Эмансипация в просвещенной Европе утвердилась давно…

Вернувшись в отель, я занес в ноутбук кое-какие заметки, принял душ, лег в постель, но сон не шел в глаза. Потянулся к водке, привезенной из Баку, пропустил стопочку; достал из бара бутылку пива «Бавария», налил, проку никакого. Сижу как на иголках. Спустился на шестой этаж, чтобы проверить – вернулась или нет. В коридоре какой-то поддатый сеньор пытался открыть дверь своего номера, тыча ключом и не находя замка. Я жестами объяснил ему, что дверь отпирается с помощью магнитной карты. Он не сразу усек, а когда понял, шлепнул себя по виску, рассмеялся и извлек из портмоне карту, вложил туда ключи, видимо, от своей квартиры.

Я, не дожидаясь результата его усилий, удалился, услышав вдогонку: «Мучас грасиас, амиго!» Благодарил, значит. Завернул влево по коридору, пропахшему луком, остановился у ее двери, стучу, стучу, ни ответа, ни привета; испытывая паршивое, грызущее изнутри чувство ревности, вернулся к себе.

До утра я ворочался в постели, мысли о Гайде мучили и не давали уснуть…Когда же проснулся, солнце уже давно взошло.

Я вскочил, глянул на часы – экран телевизора показывал 09.15. Умылся. Собрал пожитки в саквояж, бегом вниз, на шестой этаж, дверь ее открыта, горничная убирает комнату; Гайде нет, спрашиваю по-английски у старой и хмурой горничной, где Гайде? Старушке чужая речь не по душе, но все же жестом показала вниз. Я подумал, что Гайде уже покинула отель, спустился, – она рассчитывается с портье.

При виде меня сразу:

– У меня вышел срок. Ухожу.

Я растерялся, не зная, как быть, что сказать. Наконец, выдавил из себя:

– Может быть… поедем со мной в Вальядолид? Я побуду там день – и обратно.

– В Вальядолид? – удивилась она. Замешкалась, уставилась на меня.

– Ладно… Это по моему предстоящему маршруту… Похожу по городу немного – и вернусь.