Шаль

— А ты зэк, преступник. И твоя сестра тебя стыдится. И плакала, что ты к нам приехал, что, мол, теперь с нами жить будешь, а у нас и так тесно.

— Ах ты, сука, это же отцовский дом! — взревел Игорь.

— Да не слушай ты его, Игорюша. Врет он все.

— Врет? Ну, тогда его надо наказать, чтоб не врал.

Перед глазами у Ивана все завертелось, как в безумном калейдоскопе: искаженное ненавистью лицо Игоря, его рука, шарящая по столу, привалившаяся к стене бледная Ирина с растекшейся косметикой, со страхом глядящая на брата. Женя, растерянный, но полный решимости отомстить за обидные слова.

Что произошло дальше, Иван точно не понял. И потом, впоследствии, на допросах в милиции путался и ошибался в деталях. И вообще, все показания участников этой несуразной, запутанной истории были сбивчивыми и противоречивыми.

На голове Игоря была обнаружена рваная рана, на теле — многочисленные неглубокие порезы. Он умер в «Скорой» от потери крови по пути в больницу. У Жени и Ивана — только несколько синяков, кровоподтеков и царапин.

Когда Игорь бросился на Женю, Иван среагировал мгновенно: кинулся ему наперерез и, оттолкнув друга в сторону, ударил под дых.

Игорь отскочил к столу и нашарил там нож. Он уже заносил руку для удара, когда Ирина схватила вазу, стоявшую на телевизоре, — свой же подарок Степанковым еще на свадьбу. Тяжелую, большую, в нее никогда не ставили цветы, потому что горлышко было слишком узким. Эту-то вазу она и обрушила на голову брата. Ваза разлетелась на осколки. Игорь слегка пошатнулся, сделал несколько неуверенных шагов и упал. Из раны на его голове хлестала кровь и заливала лицо. Ирина отшвырнула обломок вазы, оставшийся в ее руках, и упала на колени.

В дверь колотили разозленные соседи, которые уже вызвали милицию и «Скорую». Таня истошно кричала на лестнице. Иван предусмотрительно запер дверь на задвижку. Женя взял руку Игоря и, подержав, прошептал:

— Пульс слабый, но есть. Вызовите врача.

— Уже вызвали, слышишь, кричат? Ладно… Времени у нас мало. Когда будут разбираться, я скажу, что это я ударил, — медленно и веско сказал Иван, — Таньке ничего не говорите.

Ирина подняла красные глаза и прошептала:

— Но это же я ударила…

— У тебя сын. Тебе в тюрьму никак нельзя.

— Нет, я тебе не позволю, — Женя вскочил и быстро заходил по комнате. — Это я виноват. Я заварил кашу. Я скажу, что это я.

— На вазе только мои и Иринины отпечатки. А твоих нет. Сейчас уже поздно что-то менять. Не поверят. А мне авось много не дадут. Все знают, кем он был… только что из зоны.

— Думаешь, они разбираться станут?

— Если бы не Ирина, я бы уже на том свете был, — Иван кивнул на нож, валявшийся у ног Игоря. — Я скажу, что сам бил. Я так хочу.

А потом был суд, по просьбе Ивана, явившегося с повинной, максимально закрытый. Его знали как хорошего рабочего и уважали как человека, поэтому просьбу, чтобы сын никогда не узнал про преступление, удовлетворили. Осунувшаяся, вся прозрачная, превратившаяся за это время в тростиночку, Таня каждый день ходила в следственный изолятор, плакала, умоляла мужа сказать, зачем он так сделал. Ирина и Женя молчали, опасаясь, что если она узнает правду, то не одобрит решения мужа и будет добиваться пересмотра дела. Детям решили не говорить про убийство. Когда они вернулись с юга, им было сказано, что дядя Игорь вернулся в тюрьму, а Иван, отец Володи, уехал в другой город.

Только через несколько недель после того, как Ивана отправили в колонию, Татьяне пришло письмо.

Она со страхом развернула его, прочитала и долго стояла, опершись на стол и глядя прямо перед собой. Потом тоненько завыла и упала на пол. Нашла ее соседка через несколько часов. Врачи поставили диагноз: инфаркт миокарда.

В городе так никто ничего толком и не узнал. Когда Иван вернулся через несколько лет домой, Татьяны уже не было в живых. С сыном, живущим теперь в Москве, особо душевного общения ему наладить не удалось: тот думал, что отец бросил мать и его, а теперь вдруг решил все исправить.

И опять Степанков удивился — никто никогда, тем более отец, даже не попытался намекнуть ему на то, что произошло на самом деле.

Москва, сентябрь 2008-го

Они сидели в каком-то кафе на Тверской. У Милы и в мыслях не было встречаться сегодня, но Степанков неожиданно приехал в середине дня, даже не предупредив. Сказал, что ему срочно нужно поговорить о чем-то важном, чуть ли не силой вытащил ее из дома и впихнул в машину. Она и опомниться не успела, как очутилась тут, в центре города, за чашкой капучино.

А тут он как-то сразу «сдулся», потерял всю свою решительность, и вот они уже добрых полчаса сидят друг напротив друга, цедят кофе и разговаривают о ерунде.

Степанков смотрел в никуда и все никак не мог начать. За то время, пока они не виделись, он как-то посмурнел, постарел и выглядел измученным и усталым.

— Володя, ты хотел поговорить? — Мила несмело тронула его за руку.

— Хочу рассказать тебе о том, что произошло недавно. Ты мой близкий человек и должна все знать. Дело в том, что меня пытались отравить.