Шамбала

В палате пусто, даже стулья куда-то пропали. Ведут дальше, в боковую дверь. Очередной изолятор. Глаза упираются в две мужские фигуры: одна немного выше ростом. Узнала чувством – не зрением, ибо не могла поверить тому, что видела. Ксан и Киану. Худые, бледные, изможденные, с глубокими тенями на лицах, – но все еще несломленные. В те секунды я гордилась ими. Они возвысились над телесной болью, над всеми земными мучениями. Каждый из них страдал не ради себя, но во имя того, что любили.

Комната довольно мала. Нас построили в шеренгу. В следующую же секунду по правую руку втолкнули Кару. Ее вид явился тем единственным за долгие недели, что сломало меня изнутри: одежда на ней вся порвана, пятки и ноги изрезаны, руки и тело в кровоподтеках, ужасающих темно-синих ссадинах и синяках, на нежной шее – следы пальцев. Ей, как и Ксану, досталось больше нашего. Они метрополийцы. Эти шакалы меньше всего ожидают удара в спину от своих же людей. Если это происходит – их убивают. Поразительно только, отчего Гриф не приказал сделать это сразу же.

Напротив нас – экран на всю стену. Он закрыт. Это комната допроса. За стеной кто-то наблюдает за нами. Два охранника стали у дверей, Гриф – спиной к экрану. Свежий, отдохнувший, полный сил, – явно готовился к этой встрече.

– Дамы и господа, все мы взрослые люди. Давайте относиться уважительно к собственному времени, – закрутил пластинку Гриф. – Мы ведь не требуем чего-то сверхъестественного: всего лишь пара имен, пара мест, некоторые цели – и вы свободны. Можете снова наслаждаться жизнью. Мы вас не потревожим, – на его лице расцвела обольстительная улыбка. Мы хранили молчание. – Ну? – с поддельной надеждой он заглядывал каждому в лицо. – Парень, ты. Ты у нас номер один. Даже не выдал своего имени, – он теребил за воротник мастерку Киану. – Нет? А ты, Ксан? Ты был мне левой рукой после Гурза… как ты мог предать наше правое дело? Молчишь? А вы, очаровательная фрау Армина? – он наклонился к моему уху и гадливо прошептал: – В тот вечер вы были красивее всех. На месте капитана я бы продал собственную душу за ночь с вами, – я яростно оттолкнула его связанными руками, он громко расхохотался, запрокинув голову. Как же я хотела его убить! Избить! Ранить! Я уже представляла, как усиленно расколачиваю его лицо, выворачиваю ноги и ломаю руки, как беру автомат или палку – что угодно – и бью с такой ненавистью – тысячи раз – что он сам начинает молить о пощаде. – Кара… Я почитал вас богиней, – он протянул руку и коснулся выбившейся пряди черных волос. – Тоже молчите? – он развернулся и медленно зашагал обратно.

Резко ударил Ксана. В живот. Он упал, стоная. Изо рта хлынула кровь. Все его тело – внутри и снаружи – покрыто выпирающими гематомами; одно движение – и они лопаются, низвергая синие, бурые, алые потоки. Он весь – пустота: одни раны, кости и меж ними – душа. Я дернулась, охранник пригвоздил оружием к месту.

– На кого ты работаешь?! – взревел Гриф.

Он вцепился в форму Ксана и рывком поднял его на ноги.

– Отвечай, сукин ты сын! – он начал сквернословить, посыпая бедную голову Ксана всеми невозможными словами.

Он бил его кулаками. Ксан закрывал голову и лицо. Из него вытурили все силы, с помощью которых он сумел бы дать отпор. Затем Гриф остановился, снял с себя форменную полевую куртку, оставшись в нательной майке. Растянул руки, глядя на разлившуюся по всему полу кровь. Начал бить его ногами. Ксан душился кровью. Казалось, он сплевывал не жидкость, а куски мяса.

– Скажешь? – удар. – Скажешь? – допытывался Гриф. Остановился, присел, наклонил голову к самому рту Ксана. – Я не слышу. Ты хочешь что-то сказать? – тот застонал, низвергая кровь.

В эту минуту едва слышно зашелестела стена. Поднималась ширма, обнажая четыре пары ног. Два охранника, два комитетника. Эйф стоит ближе всех, в форме, выдохнувшийся, собранный, напряженный, широко расставил ноги, руки сложил на груди. Не вижу – чувствую: зло, ненависть бежит по венам. Там уже не его кровь – но сгусток всех человеческих пороков, вся сила дьявола, готовая вершить собственную месть. Грешно ли? А кто говорит о морали? К чертям.

Внутри поднимается гнев. Он видел! Он все это видел, наблюдал с далеким равнодушием и пальцем не пошевелил, чтобы что-то исправить! Я даже не могу долго смотреть ему в глаза. Этому человеку оказалось под силу предотвратить мои ночные кошмары, чтобы воскресить дневные. Это не предательство – это Комитет.

Гриф поднялся, отошел в сторону, легким жестом указал в сторону скорчившегося Ксана. Охранник щелкнул автоматом, сделал несколько шагов вперед, наставил оружие. Секунда – выстрел. Все вздрогнули. Эйф смотрит, но ничего не может сделать. Тело Ксана лежало бездыханно, уже расслабленно. О нем никто и никогда не вспомнит. Только Эйф сохранит это в мыслях. Эта смерть ляжет на его плечи. Ни одно движение, ни один взгляд – ничто не выдало его внутренней бури. Он был комитетник. Он сокроет в душе все – и даже смерть.