Шамбала

Потом явилась Тата; возникла из ниоткуда, точно фантом из пыли, и кругом стало как-то неуютно. Рядом с ней мельтешила еще одна фигура, высокая, тонкая, но вскоре и она куда-то пропала. Белые волосы Таты мелькали то тут то там, ее руки грубо касались моего тела, оказывая помощь. Они с Эйфом постоянно о чем-то переговаривались; я улавливала отдельные слова, но не могла соединить их в цепочку. Когда они делали надрезы или поливали раны антисептиком, я неимоверно кричала, впадала в секундное беспамятство.

– Эйф, у тебя руки трясутся, – прошептала надо мной Тата, – дай сюда иглу, – и она стала орудовать над ребрами. – Лучше бы ты думал о чем-то более важном, чем эта девчонка. Она никто, просто пешка. Свою работу выполнила. Смерть для нее даже лучший исход. Когда ты стал таким дураком? Ты меня разочаровываешь, Эйф. Я так долго тебя знаю. Ты должен быть на пути в Седьмую провинцию и исполнять приказ. О чем ты вообще думаешь? Они вздернут тебя до того, как кончится эта бойня…

Эйф ответил что-то краткое из темного угла комнаты, и больше они не разговаривали.

Покончив с этим кошмаром, он перенес меня на кухонный стол, снял всю одежду, кидаясь проклятиями. Благом стало то, что не видела всего этого. Он омывал меня до тех пор, пока не избавил от грязи и запаха тюрьмы. Потом накладывал еще несколько повязок на руку, ногу, шею. Где-то достал мужскую светлую рубашку – такую большую, что я в ней утопала. И когда укладывал в постель, я сказала то, что давно хотела сказать, но только набиралась сил.

– Я люблю тебя.

Наверное, он замер, всего на секунду, а, может, все это мне приснилось. В конце концов, пытки комитета могли сыграть со мной злую шутку, выдавая желаемое за действительность. На самом деле, просто хочу верить в то, что он это услышал.

Такие люди, как я, не созданы для выражения чувств. Для того, чтобы осознать некую привязанность, у нас уходят годы, порой и вся жизнь, – до тех пор, пока пламя утраты не выжжет свой чудовищный узор на израненных сердцах. И когда ночью мы просыпаемся от щемящей тоски в груди – становится слишком поздно для тщетных попыток что-либо изменить.

93

Следующие несколько суток находилась без сознания. Не знаю также, какими путями Эйф пытался вернуть меня домой, и что творилось кругом. Впервые в жизни вынужденное положение и воля посторонних контролировали мою жизнь. Очнулась я в нашем доме, в долине; в своей постели, пахнущей сеном и луговыми цветами, на старенькой подушке, куда неким чудом попадал единственный вечерний луч солнца. Ломило все тело, зудели кости и мышцы, но я знала: все наладится. Кончились пытки, избиения. Больше не станут терроризировать жизнями дорогих людей. Я дома. Эта земля дарует мне ту силу, с которой готова буду ринуться в бой.

На теле по-прежнему рубашка, которую достал Эйф. На старом, на совесть сбитом стуле висят тренировочные брюки – как и оставила, прежде чем уехать на рассвете бесконечно далекие месяцы назад. Встать и двигать корпусом оказалось почти невозможно: всюду пронзает тупая боль, и с настороженностью опасаешься, как бы ни закровоточили раны. Кое-как с горем пополам нацепила брюки. В уборной подняла кусок зеркала: лицо чистое, бледное, глаза здоровые, только на шее останутся шрамы из-за незаживающих ран. Во всем доме – тишина, но внизу слышатся негромкие спокойные голоса, похожие на флегматичную мелодию. Дом! Я дома!

Так быстро, как только могла, спустилась в столовую. Герд, Натаниэль, Руни и Эйф сидят за столом, мирно ведут диалог. Мальва несет в руках старый алюминиевый чайник. Я ей широко улыбнулась.

– Господь спас тебя, душа моя, – выдохнула она. – Таково твое предназначение.

Как всегда не придав значения ее высокопарным словам провидца, я проковыляла и крепко прижалась к сухонькому телу женщины. Моя бедная, заботливая Мальва; наша мать, наша кормилица, наша Дева Мария.

С улицы вошла высокая, стройная фигура, облаченная в самую обыкновенную рубашку и несуразную, старую юбку нашей кормилицы, которая оказалась слишком велика. В костлявых запястьях еще теплилась сила, в волосах – заметно поредевших – все еще сверкала синева, и мелькали блики в этих удивительных раскосых глазах. Лишь Белая Земля могла бы породить такую красоту и очарование. И только злое провидение рока способно было лишить эту красоту истинной жизни.

Это была Кара, и я едва не лишилась рассудка, тысячу раз моргнув глазами, прежде чем поверить увиденному.

– Кара! – все называла имя, пока хромала к ней.