Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

В июле 1935 г. военный министр Жан Фабри отверг предложение советского полпреда Владимира Потемкина дополнить договор оборонительной военной конвенцией, заявив, что его пугает перспектива новой войны в Европе, которую подобное соглашение может приблизить. «Почему она должна пугать нас? – заявил Потемкин с беззастенчивостью, смущавшей даже прожженных ветеранов дипломатии. – Из последней войны вышла Советская Россия. Из новой войны выйдет Советская Европа» (FPC, 75–76). Несмотря на горячую агитацию деятелей вроде Поля Рейно, сделавшего союз с Москвой своей главной политической темой[175], идея военной конвенции была похоронена. Тем не менее, 21 ноября в беседе с послом Франсуа-Понсэ Гитлер заявил, что не просто видит во франко-советском договоре «военный союз, направленный против его страны»[176], но что «Россия представляет опасность для Европы; она не является европейской страной, она думает только о разрушении Европы» (ЭЭП, 735).

«Гитлер дал понять, что, заключив союз с Советами, Франция закроет путь к согласию с Германией, – напомнил 2 января 1936 г. Бенвиль. – Мы не спрашиваем его совета, подписывать нам пакт с СССР или нет. Это касается только нас»[177]. Речь шла о ратификации договора, к обсуждению которого Палата депутатов приступила 12 февраля, уже после отставки Лаваля с поста премьера и смерти Бенвиля. Против выступили «правые». К ним присоединился экс-коммунист Жак Дорио, заявивший, что Москва толкает Париж на войну с Берлином… с которым сама может договориться в силу наличия у Рейхсвера просоветских настроений[178]. 21 февраля в интервью Бертрану де Жувенелю[179] Гитлер заявил о желании улучшить отношения с Францией, но сделал последнее предупреждение: «Вы понимаете, что делаете? Вы сами лезете в дипломатические силки страны, единственной целью которой является втянуть великие европейские державы в конфликт, выгодный только ей»[180].

«Несомненно, эти заявления могли заставить задуматься парламент, уже разделившийся во мнениях, – полагал Бенуа-Мешен. – Но из-за вмешательства Кэ д’Орсэ (МИД Франции – В. М.) публикацию отложили. Интервью появилось лишь 28 февраля – когда было уже поздно»[181]. Действительно, «было уже поздно»: 27 февраля Палата ратифицировала франко-советский договор большинством голосов (353 против 164). В случае своевременного выхода интервью было бы меньше голосов… «против»: слова Гитлера выглядели откровенным вмешательством во внутренние дела Франции, а ссылка на них повредила бы любому французскому политику. 4 марта сенатская Комиссия по иностранным делам одобрила договор.

II.

«Заявления [Гитлера] были призваны не помешать ратификации пакта, – отметила историк Б. Ламбауэр, – но подготовить почву (во Франции – В. М.) для принятия другой [его] инициативы, представленной как “контр-мера”, которая последовала несколько дней спустя, – ремилитаризации Рейнской области»[182]. Действительно, ответ Берлина не заставил себя ждать. 5 марта 1936 г. военный министр Вернер фон Бломберг передал в войска приказ фюрера: через двое суток вступить в Рейнскую область, – что означало конец Локарно… и начало войны? «Гитлер не ведет никакой тонкой игры, – заметил Марсель Дэа по поводу заявления о восстановлении «военной независимости» Германии годом раньше, но сказанное применимо и к другим шагам диктатора, – он не делает ничего, о чем заранее не заявил бы во всеуслышание. Просто никто не воспринимал его слова буквально, а потом удивлялся или возмущался» (DMP, 325).