Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

«Став сильной, Германия больше не просит. Она берет. Она поставила Страсбург под прицел своих пушек. Она осталась там, несмотря на все кукареканья Сарро, которому лучше было бы помолчать», – темпераментно писал знаменитый ученый Жорж Клод, присоединившийся к «Action française» осенью 1934 г. и принятый там с распростертыми объятиями (AAF-1935, 187–189). Став идейным коллаборантом, он привел эти слова как пример свой прежней антигерманской позиции[191]. «Франция, еще не анархизированная, не истощенная и не деморализованная бандой метеков[192] Блюма, – не менее темпераментно вещал Беро в октябре 1938 г., – могла рявкнуть в полный голос, даже в одиночку, на любого, кто покусился бы на ее права» (HBG-II, 175). Не все разделяли его уверенность, но он был прав, когда за год до событий назвал главным преимуществом Муссолини и Гитлера то, что «они могут за пять минут принять решение, которое наши нотабли будут пять месяцев обсуждать с трибун» (HBG-I, 253–254). Да что там за год! Моррас еще в 1924 г. писал: «Муссолини знает, как действовать, требовать, угрожать. У Италии и в худшие дни было национальное правительство, умеющее управлять духом народа» (МЕМ, lxix).

Почему Париж, не дожидаясь реакции Лондона и Лиги Наций, не ответил на дерзкий вызов угрозой применения силы в виде частичной мобилизации? Одна из причин заключалась в том, что военная доктрина послеверсальской Франции была исключительно оборонительной, направленной на защиту статус-кво. Не в силу миролюбия, но потому что на наступательную военную политику не хватало ресурсов – прежде всего экономических и демографических. «Если мы окажемся одни, без союзников, лицом к лицу с Германией, какова будет ситуация?» – спросил премьер Сарро генерала Гамелена, которому в случае войны предстояло стать главнокомандующим. «Я ответил, – вспоминал генерал, – что при нынешних условиях в начале у нас есть преимущество, но в случае длительной войны численное преимущество и промышленный потенциал будут на стороне противника. <…> Людские и промышленные ресурсы Германии намного превышают наши. Для длительной войны нам нужны союзники. <…> Если это война, надо без промедления переходить ко всеобщей мобилизации»[193].

Не менее важной причиной было положение армии в Третьей Республике после «дела Дрейфуса». «Несчастье в том, что после 1895 г. армия никогда не была на первом плане среди предпочтений политиков, – писал в сентябре 1940 г. в книге «Военные причины нашего поражения» полковник в отставке Мишель Алерм. – Они постоянно сомневались в ее преданности. <…> В мирное время наш начальник Генерального штаба был всего лишь высокопоставленным чиновником, как другие, заменяемым при первой же трудности. Он не имел права голоса и не мог влиять на общественное мнение через газеты. <…> Демократические предрассудки не допускали вмешательства военных в общественные дела. Армия оставалась великой немой»[194]. В полной мере всё это выйдет на свет летом 1940 г., когда будет поздно.

Отвечая на упрек в том, что армейское руководство обескураживающе подействовало на правительство, Гамелен писал: «Долг военных состоит не в том, чтобы подталкивать политиков к решительным действиям в сферах, чреватых опасными последствиями, от которых может зависеть судьба страны. <…> Роль специалистов заключается в том, чтобы четко показать государственным деятелям трудности, которые предстоит преодолеть, поскольку только они (государственные деятели – В. М.) могут обеспечить средства для их преодоления. Если они (специалисты – В. М.) этого не сделали, значит, они пренебрегли своим долгом. А в столь опасных случаях непростительно принимать легкомысленные решения»[195]. Сказано отчасти в целях самооправдания, но трудно не согласиться.

У политиков была своя причина для бездействия, которую откровенно назвал кто-то из министров: «Мобилизация! За два месяца до выборов! Да нас вышвырнут из парламента, если раньше не случится народное восстание» (CRE, 107)[196]. По словам Морраса, Сарро «как и все на свете, знал, что накануне всеобщих выборов войну не начинают. После них – все что угодно! Но не раньше! <…> Блюм был настроен воевать, когда получит большинство. Ни он, ни Сарро не были идиотами, чтобы ставить (избирательные – В. М.) урны под угрозу с помощью приготовлений к войне. Немцы устроились, где хотели и как хотели» (МРС, 98). «Все восприняли ремилитаризацию как внутриполитическое осложнение, могущее повлиять на выборы» – констатировал Альфред Конкэ, начальник штаба Петэна, и привел слова шефа: «Правительство Франции отдало себя во власть капризам депутатов. Если то же самое произойдет с командованием, будет катастрофа»[197]. «Абсолютное большинство прессы было против любого конфликта», – добавил Гамелен[198]. Да и рядовые французы не собирались воевать из-за того, что германские войска вступили на германскую территорию, даже если они тем самым приблизились к границам Франции.