Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

«Разве в “фашистском” стиле жизни нет благородных составляющих и высоких добродетелей, которые мы, французы, более других способны оценить по достоинству? – вопрошал Массис в предисловии к «Вождям». – Среди ценностей, которые фашизм реабилитировал или создал, честный противник должен признать: презрение к банальности и рутине; поиск величия; отказ от ложного идеализма, скрывающего удобный шкурный эгоизм под покровом универсальной морали; стремление мыслить категорией порядка, отделяя его от буржуазных компромиссов; наконец, уверенность в том, что есть ценности, которые важнее самой жизни и достойны самопожертвования. Однако французское общественное мнение, – добавил он, – слишком часто склоняют к непризнанию того позитивного, что есть в опыте тоталитарных держав. <…> Для противостояния такой слепой и неверной трактовке важно прежде всего выделить страны, объединенные общностью латинства, близостью языка и культуры, единой верой и преданностью христианской цивилизации Запада» (НМС, 37–38).

Молодые французские интеллектуалы тридцатых годов, причем не только «правые», но и «левые», отвергнувшие экономический детерминизм, пытались создать собственный «фашизм» для противостояния марксизму и либерализму[229]. «Фашизм точно не был для нас политической доктриной и, тем более, экономической, – разъяснил Бразийяк. – Он не был подражанием заграничным образцам, и соприкосновение с иностранными фашизмами лишь убеждало нас в национальном своеобразии нашего. Фашизм – это дух, прежде всего антиконформистский, антибуржуазный, непочтительный. Дух, отвергающий предрассудки, классовые и прочие. Дух дружбы, которую мы стремились сделать общенациональной» (RBC, VI, 279). «Фашизм был революционной реакцией против либерализма, капитализма и марксистского интернационализма. <…> Фашизм – это социализм, который осуществился», – утверждал Виктор Бартелеми, коммунист, порвавший с ФКП из-за ее недостаточной революционности и перешедший в «фашистскую» Французскую народную партию экс-коммуниста Дорио[230]. «Здоровые черты» в «фашизме», включая в это понятие и германский национал-социализм, в середине 1930-х видел даже леволиберальный католик Эмманэуль Мунье, постоянный оппонент Массиса[231].

Морис Бардеш, ближайший друг Бразийяка, ставший политическим активистом и объявивший себя «фашистом» только после Второй мировой войны, в 1963 г. отметил: «Сегодня трудно составить верное представление о том, чем стало для молодежи того поколения явление фашизма. Это был новый мир – одновременно новое понятие о жизни и новый облик жизни. Всё, что им говорили о буржуазии, ее лицемерии, подлости, эгоизме, всё, что коммунистическая пропаганда десятилетие повторяла им против буржуазного общества, плутократического, посредственного и прозаического, – всё это повлияло на них, даже на противников марксизма, и всё это они отвергли. Они видели и хотели видеть прямо противоположное. <…> Они верили, что открыли новую землю, где царят солидарность, равенство, мужество и радость. Невозможно понять эту надежду, если не учитывать, что молодежь того поколения надеялась найти в фашизме то, что их противники надеялись найти в советском коммунизме» (RBC, II, 332).

Трибуном французского фашизма выступил Дриё Ла Рошель в книге «Фашистский социализм» (1934). «Он осмеливался назвать фашизм своим именем тогда, когда это было немодно», – отметил в 1943 г. Бразийяк[232]. Однако его трактовки ставили в тупик и сторонников, и противников. Называя «фашистами» Муссолини, Гитлера и Сталина (первых двух – «белыми фашистами», третьего – «красным фашистом», всех – потомками якобинцев), в октябре 1938 г. он дал такое определение: «Жить быстрее и сильнее – вот что сегодня называется быть фашистом. Сто лет назад это называлось быть либералом; пятьдесят лет назад – быть социалистом»[233]. В романе «Жиль» (1939) он так изобразил «обращение в фашистскую веру», которое, по словам биографов Дриё, «удивило всех его друзей и знакомых», но было «результатом двух лет размышлений и двадцати лет опыта»[234].

«Жиль (alter ego автора – В. М.) с отвращением обнаружил, что у коммунистов отношения между толпой и оратором были такие же, как и у радикалов. Тот же взаимный самообман. Оратор делал вид, что верит в энтузиазм толпы, а толпа – в энтузиазм оратора». Его старый друг Венсан Клеранс (в жизни Гастон Бержери) задумал создать новую партию и искал союзников среди недовольных «слева», ибо направляемые из Москвы коммунисты обоим пришлись не по душе.

«– Политическая ситуация во Франции, товарищи… Итак, ситуация гораздо серьезнее, чем это принято считать. Короче, в стране поднимает голову фашистское движение… Успехи сторонников Гитлера в Германии…

Жиль был поражен. Фашистское движение во Франции? Он не имел об этом ни малейшего представления… Стало быть, он был недостаточно информирован? Нет, это какая-то фантасмагория. К чему, собственно, клонит Клеранс?

Клеранс продолжал: