Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

– Нам нет нужды создавать новую партию. Партий хватает. Но мы должны сформировать ядро, чтобы объединить вокруг него партию и отдельных людей, которых можно будет вовлечь в борьбу против фашизма.

Жиль (в отличие от Дриё – В. М.) плохо знал итальянский фашизм и имел весьма смутное представление о гитлеровском движении. Однако ему казалось, что в общем и фашизм, и коммунизм идут в одном направлении, и это направление ему нравилось. Но коммунизм был невозможен. В этом его убедили последние встречи с французскими коммунистами, на которых он побывал вместе с Клерансом. Оставался фашизм. Почему раньше ему не приходило в голову ближе познакомиться с фашизмом?

Слушая, как Клеранс разоблачает фашизм, Жиль вдруг понял, что он сам, не отдавая себе в этом отчета, инстинктивно шел навстречу фашизму. И именно к фашизму он хотел направить Клеранса. Разве не был фашизм создан по какой-то интуиции представителями левых сил, простодушно открывавших для себя значение власти, дисциплины и силы? <…> После собрания Жиль отвел Клеранса в сторону и без обиняков выложил ему то, что думал.

– Ты мне дал пищу для размышлений: в конечном счете фашистское движение – это нечто более значительное, чем нам кажется.

– Безусловно.

– В конце концов, раз уж мы не стали коммунистами, то вполне вероятно, что мы станем фашистами, – Клеранс, как обычно, посмотрел на него с наигранно-веселой снисходительностью. – Я считаю, – невозмутимо продолжал Жиль, – что ты выбрал правильную тактику на пути к фашизму. Объявить себя антифашистом в стране, где фашизмом еще и не пахнет, это лучший способ расчистить ему дорогу»[235].

В случае Морраса, Доде, Бенвиля, Массиса представить такое превращение невозможно.

III.

«Моррас любил латинские диктатуры Франко и Муссолини <…> потому что любил эти страны и верил в латинство»[236], хотя резко реагировал на любые антифранцузские выпады в Италии. Французские националисты видели в режиме дуче потенциального союзника против Берлина или хотя бы противовес ему, возможность «политики католической и латинской, соответствующей общему благу», поскольку любые осложнения отношений между Парижем и Римом «выгодны только общему противнику» (НМС, 6), т. е. Германии и СССР.

Отношения фашистской Италии с этими странами знали приливы и отливы, но в 1924 г. она среди первых в Европе признала Советский Союз и через девять лет, отмеченных развитием сотрудничества во многих областях, заключила с ним договор о дружбе, ненападении и нейтралитете[237]. Муссолини поддерживал усилия канцлера Брюнинга по пересмотру «мирных» договоров и решению проблемы долгов и репараций, поскольку сам стремился к этому. «Италия действует вместе с Рейхом», – с тревогой писал один аналитик «Action française» в конце 1932 г. (AAF-1933, 94). Однако четыре года спустя его коллега признал: «От победы 1918 г. Италия получила далеко не все территориальные выгоды, на которые могла законно рассчитывать. <…> Фашистское правительство отказалось числить Италию среди удовлетворенных стран. Ощущение совершенной несправедливости вкупе с соображениями внутренней политики оправдывало и объясняло такую позицию» (AAF-1937, 185).

Приход Гитлера к власти, обозначивший перспективу усиления Германии, мог быть использован для сближения Парижа и Рима и решения накопившихся проблем (невыгодный Франции паритет военных флотов и колониальные претензии Италии в Африке). «Наши отношения с Германией выглядят дружескими, – сказал тогда Муссолини французскому послу, – но глубоко ошибаются те, кто хотят видеть доктринальную общность между фашистами и гитлеровцами. Мы сходимся лишь в отрицательной части, например, в борьбе с коммунизмом, но наши положительные программы принципиально отличаются» (CRE, 33). Об этом же дуче, хотя и в осторожных выражениях, в сентябре 1933 г. говорил с Массисом.

Предложенный Муссолини в 1933 г. «пакт четырех» (Италия, Франция, Великобритания, Германия) для мирного и согласованного решения европейских и не европейских (колониальных) проблем, со ссылками на Статут Лиги Наций и Пакт Бриана – Келлога, логично развивал его политику. Несмотря на сопротивление разных сил (в частности, Малой Антанты), соглашения удалось достичь, но в итоге подписанный дуче и послами трех стран 7 июня в Риме пакт так и не был ратифицирован Францией и Великобританией[238]. Пессимизм Муссолини усилился после первой встречи с Гитлером в Венеции 14–15 июня 1934 г., о котором он в разговорах с приближенными отзывался как о «психе» и «клоуне»[239]. «Ночь длинных ножей» 29/30 июня 1934 – расправа с вождями СА и пестрой компанией политических противников вроде экс-канцлера Шлейхера – вызвала негодование Морраса против «гитлеровской бойни» и филиппику в адрес «кучки французских консерваторов, слишком восприимчивых к мертвецким красотам берлинской диктатуры» (VCM, 374–375).