Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

Не довольствуясь одной своей подписью, Моррас 13 октября продолжал в обычной манере: «Тем, кто толкает нас на войну, надо рубить головы. Поскольку в распоряжении добрых граждан нет гильотины, остается сказать им: есть у вас пистолет, револьвер или хоть кухонный нож? Что есть, то и послужит вам против убийц мира, список которых у вас уже имеется» (VCM, 378). Это было повторение угрозы, адресованной в 1926 г. министру внутренних дел Абрахаму Шрамеку[252], но в более резкой форме: ее можно рассматривать как подстрекательство к убийству.

Стремясь не допустить перерастание локального конфликта в европейский, Лаваль пригласил Хора заехать в Париж по дороге в Швейцарию, куда тот отправился на лечение, и 8 декабря предложил ему план раздела Эфиопии с сохранением ее формальной независимости, считая такой вариант приемлемым и для Лиги, и для Муссолини (в ходе разговора он несколько раз звонил ему)[253]. Министры подписали соглашение, о чем сообщили в официальном коммюнике, не раскрывая его содержание. Обладавшая обширными связями в дипломатических и политических кругах журналистка Женевьева Табуи, враг Лаваля, раздобыла и обнародовала текст соглашения, верно рассчитав, что это вызовет дружное возмущение «левых» (ЭЭП, 742–746). Отвергнутый всеми, включая Италию и Лигу Наций, план был похоронен. 18 декабря Хор подал в отставку, напоследок попытавшись оправдать перед Палатой общин план, который он и через два десятилетия называл «лучшим из возможных». После долгих и бурных прений в Палате депутатов кабинет Лаваля 24 января 1936 г. тоже ушел в отставку. «Последний шанс сохранить единый фронт перед лицом германской агрессии улетучился»[254].

Всеобщие выборы, прошедшие в два тура 26 апреля и 3 мая 1936 г., принесли победу Народному фронту. Тем временем Италия завершила завоевание Эфиопии: 5 мая войска вступили в Аддис-Абебу. Через четыре дня дуче с балкона палаццо Венеция провозгласил короля Виктора-Эммануила III императором Эфиопии. «Никогда еще объединение всех итальянцев вокруг Муссолини не было столь всеобщим», – сообщил из Рима французский посол[255]. Консерваторы устами сенатора Лемери призвали нового премьера Леона Блюма проявить государственную мудрость и нормализовать отношения с Италией, отказавшись от партийной «антифашистской» риторики (HLP, 154–156).

«Action française» на мудрость Блюма не рассчитывало. Одним из первых шагов премьера стал отзыв из Рима посла Шарля де Шамбруна как слишком близкого к Муссолини. Дуче потребовал, чтобы в новых верительных грамотах король был назван «императором Эфиопии», сказав Шамбруну: «Вы можете пробыть здесь еще десять лет, и мы не будем требовать от вас признания итальянской империи в Эфиопии. Но ваш преемник будет обязан это сделать. Ваш отзыв – ошибка, причем большая!» (CRE, 134). Взамен он обещал различные уступки вплоть до пропуска французских войск через итальянскую территорию для оказания помощи Чехословакии или Австрии в случае германской агрессии. Эти предложения дуче повторял неоднократно, в том числе в январе 1937 г. через вернувшегося в Париж после рождественских каникул посла Витторио Черрути. Согласно позднейшим показаниям Блюма перед парламентской комиссией по расследованию событий 1933–1945 гг., посол сказал ему: «Должен сообщить, что Муссолини ненавидит Гитлера, что он испытывает к нему невыносимое отвращение. С другой стороны, Муссолини уверен, что, если Франция и Италия тесно сплотятся, ничто в мире не сможет сопротивляться такому союзу 80 миллионов латинян. Единственное, что нас сейчас разделяет, это Испания»[256]. Послу Блюм ответил уклончиво-отрицательно, а товарищам прямо разъяснил, что, будучи главой не только правительства, но Социалистической партии и Народного фронта, отказывается иметь дело с фашистами, тем более поддерживающими военный мятеж против Народного фронта в Испании. Поэтому Францию в Риме два года представлял поверенный в делах, а не посол[257]. «Англия, Германия, даже Россия были там. <…> Мы отсутствовали. Всё совершалось без нас и вопреки нам», – с горечью констатировал Беро (HBG-II, 125).

«Сделав это, Блюм углубил пропасть, которую создала между Италией и Францией абсурдная политика санкций. Он похоронил всё, что осталось от духа Стрезы, и убедил Муссолини в необходимости сближения с Гитлером»[258]. «Предварительно уверив Муссолини в свободе действий, Лондон и Париж приняли сторону противников Рима в эфиопском вопросе, отказались признать его завоевания и более двух лет продолжали ненужную ссору, чем бросили Италию в объятия Германии», – подвел Массис неутешительный итог в начале 1939 г. (НМС, 237–238). Было бы несправедливо умолчать об исключительном вкладе в это дело британского министра иностранных дел Идена, личная и публичная неприязнь которого к Муссолини («он не джентльмен!») подчистую уничтожила былую англофилию дуче и потенциал сотрудничества двух стран[259].