Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

Не дожидаясь ответа, 14–16 мая он опубликовал серию статей, в которой пригрозил «кухонным ножом» лично Блюму, если политика Народного фронта приведет к войне с Италией. 23 мая неугомонному трибуну вынесли приговор по новому делу: восемь месяцев тюрьмы и двести франков штрафа. Журналисты острили по поводу странной арифметики, согласно которой за одного Блюма полагается срок в два раза больший, чем за 140 депутатов, включая того же Блюма. 21 июля первый приговор за «кухонный нож» был смягчен (три месяца заключения вместо четырех) и позднее поглощен вторым, но не отменен. После отклонения Кассационным судом всех аппеляций, 29 октября в 17 часов генеральный прокурор подписал ордер на арест. Через час с четвертью – рекорд для неспешного французского правосудия – 68-летний Моррас был арестован при выходе из ресторана, где обедал, и отправлен в тюрьму Санте без возможности заехать домой, чтобы взять заранее приготовленные теплые вещи. Узнав об этом, знаменитый ученый Жорж Клод лично привез ему в тюрьму свою шубу. Морраса поместили в «политический блок», где в разное время побывали Доде, Пюжо и многие «люди короля»[267].

Вождя монархистов не впервые приговаривали к тюремному заключению, но впервые его пришлось отбывать по-настоящему. Арест пожилого знаменитого писателя не прибавил симпатий к властям, и реакция прессы, за исключением «левой», была однозначно отрицательной. «Судьба кабинета Блюма – совершить еще больше ошибок, чем можно подумать, – писала 31 октября в редакционной статье респектабельная «Journal des Débats». – <…> К аргументам против него добавился арест Шарля Морраса. <…> Каковы бы ни были юридические основания процедуры, против этого акта выступает громадное большинство французского общественного мнения. <…> Моррас повсеместно признан – даже теми, кто не разделяет все его взгляды и не поддерживает все его высказывания, – одним из самых выдающихся представителей французской литературы и мысли, одним из самых активных, бдительных и прозорливых защитников национальных интересов. <…> Кабинет Блюма уже причинил много зла нашей стране своими претензиями и неспособностью. Это одно колоссальное усилие по дезорганизации всех материальных и духовных сил нации. Но худшая его ошибка, его грех против духа – моральный хаос, вызванный фанатизмом, унижение идеи правосудия. Рано или поздно правосудие отомстит»[268]. «Моррас напомнил нам о том, о чем мы слишком часто забываем, – писал Бразийяк, – о чести и рискованности нашей работы. <…> Пример Морраса показывает, что думать, действовать, писать – это дорогого стоит» (BRB, 152–153). L’AF на первой полосе вела счет дням, которые он отбыл в заключении.

Условия содержания в Санте были несравнимы с германскими или советскими тюрьмами, какими мы знаем их по свидетельствам современников, но все равно это была тюрьма – с решетками, глухими железными дверями, узкими лестницами, мрачными коридорами и неистребимым «запахом несчастья», по словам Массиса. С тех пор здание перестроили, и камера не сохранилась. Визитерам запомнились камера в 14 квадратных метров (3,5 на 4) с зарешеченным окном, походная кровать, три стула и столик, заваленные книгами и бумагами. На убогих стенах – портреты Фредерика Мистраля, Барреса и Бенвиля, виды Афин и Прованса. В полном распоряжении единственного узника «политического блока» оказалась и столовая, большой стол которой вскоре оказался покрыт печатной продукцией[269].

Режим содержания «политического» был либеральным. Друзья, включая жену Доде и вдову Бенвиля, ежедневно приносили ему еду и вино. Знакомые и незнакомые слали гостинцы из всех уголков Франции, включая родной Мартиг. Маленький внутренний дворик служил для прогулок – отличавшийся хорошим здоровьем Моррас поддерживал себя в форме. Оставаясь в рамках правил, тюремное начальство не препятствовало потоку визитеров – стены Санте давно не видели столько знаменитостей, включая членов Французской академии. Анри Бордо назвал камеру друга «настоящим салоном». Узник получал горы писем, которые начальник тюрьмы должен был предварительно просматривать, за что писатель Жюль Веран, ровесник и земляк-провансалец, окрестил его «пленником Морраса», добавив: «Он мог бы собрать отличную коллекцию автографов знаменитых людей, но обязан отдавать письма адресату, который, может быть, подарит их ему при освобождении. Это стало бы достойным вознаграждением за свалившийся на него колоссальный труд»[270].