Муссолини пытался договориться, но не справился с Иденом и теми, кто стоял за ним. Тогда он заявил, что «пойдет до конца», будь то «с Женевой, без Женевы или против Женевы» (DMP, 334). Англичане заговорили о санкциях и о блокаде Италии в случае вооруженного вторжения, но дуче ответил, что санкции – это война. Премьер и глава МИД Лаваль напомнил об этом 28 августа на заседании кабинета. Мнения разделились. «Правые» вроде военного министра Жана Фабри высказались против санкций. «Левые» во главе с Эдуаром Эррио – за санкции и сотрудничество с Лондоном (FPC, 69–70). «Если наступит момент, когда придется выбирать между Великобританией и Муссолини, – заявил лидер радикалов, – я не стану колебаться и десяти секунд: я пойду вместе с Великобританией. <…> Я никогда не отрекусь ни от Англии, ни от Лиги Наций». «Я никогда не буду голосовать за санкции», – ответил Лаваль. Процитировав этот обмен репликами в мемуарах, Эррио заметил: «Позиции определились. Ни разу еще мой конфликт с Лавалем не принимал столь острой формы» (ЭЭП, 691). «Поддержка Италии в абиссинском вопросе означала отторжение Лиги; поддержка Англии означала поддержку Лиги. Таков был реальный выбор», – суммировал британский историк Дж. Уорнер, добавив: «Лаваль попытался избежать выбора и закончил ничем»[247]
.22 сентября
Орган социалистов «Populaire» 1 ноября ответил в тон: «Если однажды война начнется, то потому что этого хотели Моррас и Беро. <…> Когда пробьет час мобилизации, воины, прежде чем отправиться в предназначенный им славный путь, прикончат Морраса и Беро, как собак» (VCM, 379). Беро, заявивший: «Мы никогда не нападем на наших итальянских братьев ради негуса» (HBG-I, 283), – так часто вспоминал эту цитату, что главный редактор «Populaire» Леон Блюм объявил ее фальшивкой. Беро подал на него в суд, выиграл дело и получил компенсацию.
Пытаясь предотвратить конфликт, Лаваль обратился к британскому министру иностранных дел Сэмюэлю Хору, лично знавшему Муссолини c 1917 г.[248]
, с предложением координировать действия. «Мысль о войне с Италией, – пояснил Хор, – мы оба исключали как слишком опасную для будущего Европы. Мы согласились, что должны по возможности не провоцировать Муссолини на начало военных действий, а любые экономические меры, коллективно принятые Лигой, должны применяться осторожно и поэтапно»[249]. Британский министр произнес примирительную речь, но дуче было не остановить. Отвергнув рекомендации комиссии Лиги, 2 октября он велел провести по всей стране массовые митинги, названные «гражданской мобилизацией», и произнес громоподобную речь: «Экономическим санкциям мы противопоставим нашу дисциплину, трезвость и дух самопожертвования. На военные санкции мы ответим военными мерами. На военные действия мы ответим военными действиями! <…> Но я клятвенно обещаю вам сделать все возможное, чтобы этот конфликт колониального характера не принял характер и масштаб европейского конфликта» (AAF-1937, 187–188). Это была команда к вторжению в Эфиопию.Великобританию охватила волна италофобии, но выступать против Рима в одиночку Лондон не решился – требовалась помощь Парижа. «Я отказываюсь верить, что настоящие великодушные французы могут присоединиться к санкциям против Италии», – заявил Муссолини по радио (CRE, 67). 7 октября Совет Лиги Наций признал действия Италии актом агрессии. 11 октября после двухдневных дебатов Ассамблея Лиги 50 голосами против 4 проголосовала за экономические санкции против Италии. Франция не возражала: Лаваль убеждал итальянского посла, что согласился, дабы не допустить применения военных мер, как предлагали англичане[250]
. «Фронт Стрезы развалился, спокойствие и безопасность Европы принесены в жертву африканским перипетиям», – констатировал Жан Монтиньи[251]. Германия заняла позицию благожелательного нейтралитета и начала поставки угля, железа и химикатов в Италию.4 октября в парижских газетах появился составленный Массисом «Манифест французских интеллектуалов в защиту Запада и мира в Европе» в поддержку «цивизизаторского завоевания одной из самых отсталых стран мира» и против «братоубийственного конфликта» с Италией, который «не только станет преступлением против мира, но нанесет непоправимый урон цивилизации Запада» (ТНМ, 301). Среди 64 подписавших: 16 академиков, 12 членов Института Франции и множество знаменитостей, старых и молодых, включая Морраса и Доде, от Мориса Метерлинка и Габриэля Марселя до Дриё Ла Рошеля, Бразийяка и Ребате. Манифест был открыт для желающих присоединиться, коих в итоге набралось 850 человек.