Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

Однако судьба Франции была для Морраса важнее всего. «Война! Война! Это великая и ужасная вещь, – писал он 16 июня. – Когда она навязана, ее надо поддерживать. Бывают случаи, когда ее надо навязать, это верно. Но всякая война предполагает обсуждение, решение, предвидение и более всего подготовку. Мы добились успехов. Достаточны ли они? Не следует ли их еще приумножить? И не пора ли, наконец, решить, к чему именно должна стремиться наша деятельность во внешней политике? Не главное ли в первую очередь исключить факторы настроения и нервов? Перед лицом войны, этой великой и ужасной вещи, национальный дух, если он является политическим, должен представлять себе, что двадцать лет назад наша родина потеряла цвет всех своих поколений, прежде всего свою лучшую молодежь. Население не оправилось от этой потери. Производство не сохранило свои масштабы. Наши основные силы были бездарно потрачены на предвыборную и парламентскую агитацию. Так что же, новое кровопролитие? Так что же, новая бойня? <…> Те, кто кричат о малодушии, – идиоты. Те, кто черным по белому пишут хвастливые призывы “На Берлин! На Берлин!”, – несчастные. Наш злейший враг – легкомыслие» (MSF, 7). «Здравый смысл больше ничем не руководит, Глупость всевластна, – сокрушался Моррас 7 июля. – <…> При этом странном безмолвии Разума позволены и, повторим, совершаются любые махинации против мира, против родины, против победы» (MSF, 8).

Анализируя отношение различных групп французов к перспективе войны за Польшу, Фланден позже писал: «Из двух самых многочисленных категорий – крестьяне и рабочие – крестьяне традиционно были больше всех привязаны к миру. Крестьянин берет в руки оружие, чтобы защитить свою землю, но ненавидит войну в силу инстинкта и наследственности. Он ненавидит ее еще сильнее, ибо знает, что главное бремя ляжет на него. <…> Настроения рабочих были более разнообразны. <…> Социалистическая масса рабочих оставалась миролюбивой даже при антигитлеровских и антифашистских настроениях. <…> Крупные профсоюзы служащих, учителей, работников почты следовали за (антивоенным – В. М.) большинством социалистической партии. <…> Среди буржуазных партий не было единства. Крупная буржуазия, как всегда, руководствовалась собственными интересами. <…> Средняя буржуазия, особенно пострадавшая от девальвации (франка – В. М.), тоже раскололась. Одни объясняли все бедствия внутренним беспорядком и полагали, что война, может быть, исправит положение. <…> Другие надеялись на сближение с Германией. <…> В этих кругах упадок государства больше занимал умы, нежели положение Франции в Европе, угрозу которому они отказывались видеть. Наконец, мелкая буржуазия заимствовала свое мнение из той газеты, которую читала»[389].

Сказанное справедливо и в отношении L’AF. В беллицистском лагере акценты расставлялись по-другому. 25 июля Анри де Кериллис – один из двух депутатов-некоммунистов, голосовавших против Мюнхенского соглашения, – писал: «Когда речь идет о Мюнхене европейском или Мюнхене китайском[390], о немецких, японских или итальянских победах, Гитлеро-французское действие (l’Action hitléro-française) Шарля Морраса, орган интегральных националистов и монархистов, отвергнутых монархом, всегда действует в трогательном согласии с прессой Гитлера». Месяцем раньше, когда из Парижа был выслан нацистский пропагандист Отто Абец, Кериллис объявил, что еженедельник «Je suis partout», который «L’AF и Шарль Моррас цитируют охотно и с любовью», продался немцам. Коммунистическая пресса сообщила об аресте его редактора Гаксотта и ведущего публициста Бразийяка по обвинению в шпионаже и измене, но поторопилась, что вызвало негодующие заявления и угрозу обратиться в суд. Бразийяк не только одобрил высылку Абеца, но призвал отправить вслед за ним Фридриха Зибурга, жившего в Париже и известного французским читателям по многочисленным переводам[391]. Гаксотт уехал в Швейцарию, решив оттуда отправиться на полгода в Индию[392].

Заключение 23 августа 1939 г. советско-германского пакта о нейтралитете стало шоком для всего французского политикума – кроме читателей L’AF, которых давно предупреждали о возможности нового Рапалло. Узнав около полуночи 22 августа от Ребате новость о предстоящем визите Риббентропа в Москву, Моррас удрученно всплеснул руками, но пожертвовал для нее лишь часть передовицы, заявив, что «Гитлер и Сталин проводят у нас одинаковую политику» (MGA, 170), т. е. направленную на ослабление Франции. Днем позже газета вышла под «шапкой» «После советского предательства»… как будто кто-то в редакции ждал чего-то иного. «Русская революция предала нас в Брест-Литовске, – напомнил Бордо. – Теперь Гитлер триумфально оповестил о союзе со Сталиным. Брест-Литовск не спас Германию от поражения. Новое чудовищное предательство ей тем более не поможет»[393]. Возмущение – от Блюма до Морраса – было единодушным и перекинулось на союзников Москвы во Франции.