Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

Апологеты франко-советского сближения получили мощный удар. Коммунисты до последнего призывали к защите Польши и к борьбе против «агрессоров», «капитулянтов» и «предателей». Заключение торгово-кредитного соглашения между СССР и Германией с подчеркнуто политическим значением (20 августа) и вслед за этим пакта о ненападении смешало им все карты. Оставленное без указаний, но привыкшее одобрять любые шаги Москвы, руководство компартии сразу заговорило о «признании силы и престижа СССР», «расколе блока агрессоров», «победе мира», одновременно заявив, что «гитлеровский фашизм, жадный до новых завоеваний, остается постоянной угрозой безопасности народов» и что, если Гитлер начнет войну, «коммунисты будут в первом ряду, чтобы защитить безопасность страны, свободу и независимость народов». Партия одобрила меры «обороны против фашистской агрессии» и призвала заключить англо-франко-советское соглашение. Даладье, веривший в возможность соглашения с Москвой и возмущенный «предательством», отыгрался на местных «москвичах»: днем 25 августа были закрыты «L’Humanité» и «Ce Soir». Декрет от 26 августа давал правительству право закрыть любое издание под предлогом «ущерба национальной обороне», и за несколько дней легальной коммунистической прессы не стало[394].

V.

«До последнего дня, – вспоминал Бразийяк, – L’AF вела отчаянную борьбу против трагической авантюры, которая второй раз за четверть века поставила под удар молодое поколение французов» (RBC, VI, 336). «Перед лицом растущей опасности Моррас действовал живее, отважнее, искреннее, чем перед Мюнхеном, и на этот раз в героическом одиночестве, – признал Ребате. – Его железная логика и реализм разбивали идиотские дилеммы договоренностей, обязательств, автоматических гарантий, в которых замкнулись апологеты войны. <…> Мы знали благородные мотивы этого пацифизма. Моррас был мало способен на сострадание, но он ненавидел смерть, как древний грек.

<…> Патриот и логик одновременно восставали в нем против мысли о подобной бойне» (RMF, I, 172, 176). Критик П. Вандромм видел в инвективах младшего против старшего «досаду влюбленного» и даже «восхищенную нежность» при разности темпераментов, политических пристрастий и литературных вкусов. «Ребате не был ренегатом моррасианства. В определенный момент он понял, что никогда не был моррасианцем – и закричал об этом, потому что больше не мог молчать»[395].

24 августа Чемберлен произнес решительную речь в Палате общин и направил Гитлеру личное письмо с предупреждением, что, «какой бы характер ни носило германо-советское соглашение, оно не может изменить обязательств Великобритании в отношении Польши» и что, «если возникнет необходимость, правительство Его Величества полно решимости и готово использовать все вооруженные силы, которые имеются в его распоряжении»[396]. Моррас немедленно ответил, что «Action française» готово выступить «против германского единства» и «против германизации мира», но не ради «моральных принципов» (MGA, 171). 25 августа в Лондоне был подписал англо-польский договор о военно-политическом союзе: «Фактически соглашение это войну не отодвигало, как хотелось бы Чемберлену, а, наоборот, приближало»[397].

Игнорируя «закон Маршандо», Моррас 26 августа предостерег Даладье, что его министры Мандель, Зей и Рейно, «принадлежащие по расе или по своим жизненным интересам к европейскому клану, который противостоит миру», толкают страну к войне, «будучи тесно связаны со столь могущественным еврейским кланом в Лондоне»[398]. Сославшись на мнение «высокопоставленного военного, столь же рассудительного, сколь и информированного» о том, что наступление в сторону Рейна фатально ослабит Францию, а Польше не поможет, он сравнил его с попыткой «пробить головой толстую кирпичную стену, чтобы помочь тому, кто за этой стеной» (MFS, 82–86). Германское посольство передало изложение передовицы в Берлин[399].

27 августа Моррас напомнил, что дело исключительно в «политическом расчете», при котором «ни заявления о национальной чести, ни уличные крики ничего не стоят». Заявив: «Мы предпримем военные действия против Германии в силу необходимости этого для Европы, потому что Германия сама нам это навяжет», – он снова предостерег от войны ради чужих интересов: «Французы, достаточно свободные, чтобы задаться вопросом, соответствует ли немедленная война национальным интересам Франции, должны быть бдительны и пристально следить за всеми прислужниками евреев в нашей стране»[400].