Шарлатан

Многое из того, что здесь сказано, имеет под собой разумные основания. Так, он совершенно прав в своем желании рассказать присяжным о весьма серьезных анализах и осмотрах клиентов, поступавших в клинику. «Пациенту осматривали полость носа с помощью электрической лампочки, осматривали гланды, делали рентген зубов, проктоскопом и сигмоскопом исследовали прямую кишку, делали рентген желудка, исследовали желчный пузырь и почки».

Но при этом тон письма изобличает его автора как человека, находящегося во власти агрессивных эмоций и потому ослепленного и не совсем понимающего реального положения вещей. Судя по всему, он не осознает, что, подав исковое заявление о клевете, будет вынужден давать показания по требованию другой стороны, но дело даже не в этом. Бринкли так привык манипулировать истиной, что продолжает делать это, даже готовясь к важнейшему в его жизни и судьбоносному процессу, общаясь с собственными адвокатами.

«Что же касается калифорнийского обвинения, то это настолько мелкое и смехотворное дело, что оно рассыпалось на стадии следствия.

В 1925 году я посетил Королевский университет Павии, где прослушал заключительный курс и получил диплом. После этого я выдержал экзамены, приравнивающиеся в Италии к государственным квалификационным [длились они, по его уверениям, тринадцать дней], и теперь имею право осуществлять медицинскую практику в Италии».

Послать в суд вместо себя адвокатов, вооружив их вместо фактов благими пожеланиями, конечно, может помочь делу не больше, чем упорное нежелание ответить за обманы по почте: «Это серьезное заявление нуждается в том, чтобы Фишбейн представил соответствующие доказательства, так как дядюшка Сэм уже проводил расследования этой темы и выяснил, что я чист, как стеклышко».

Необъяснимым образом он был уверен в том, что хранить в секрете состав «формулы 1020» (синей воды) его законное право. «Полагаю, что каждый доктор или аптекарь согласится со мной в том, что рецептуры и составы – это личная собственность доктора Б. и в качестве таковых являются секретами фирмы, подлежащими разглашению лишь с согласия доктора Б.».

Обманывая всю жизнь других, он кончил тем, что стал обманывать себя: «На корабле Фишбейн так боялся меня и моей жены, что всякий раз, когда мы к нему приближались, спешил улизнуть. Этот человек находился в постоянном страхе, боясь встретиться со мной лицом к лицу. Однажды он сидел на палубе и читал. Я остановился напротив и стал смотреть на него в упор, и он буквально позеленел. Евреи от страха не бледнеют, а зеленеют».

Глава 47

Первый за многие дни ливень покрыл землю слоем воды высотой в полдюйма, прибив пыль и приободрив людей. Двадцать второго марта 1939 года, несмотря на ранний рассветный час, продавцы уже расставляли столы и прилавки в центре Дель-Рио, неподалеку от пересечения Гарнер-стрит и Главной улицы. Ближе к полудню вышла старая сеньора со своими жирными такос с козлиной требухой (по три цента штука) и тяжелыми бутылками кока-колы. Другие распаковывали свой товар – сомбреро и поясные ремни с позолоченными пряжками – соблазн для деревенских модниц. Неподалеку в окружном суде, трехэтажном оштукатуренном здании под красной крышей и с магнолией перед входом, вот-вот должен был подняться занавес на представлении «Джон Р. Бринкли против Морриса Фишбейна», обещавшем зрелище, по увлекательности сравнимое разве что с давним разгромом судьей Роем Бином Лилли с его салуном.

Только на этот раз на кону была судьба не какого-то конокрада, а законопослушного медицинского профессионализма. Как резюмировала газета «Сан-Анджело стандарт таймс»: «Этот процесс призван определить: способна ли Американская медицинская ассоциация руководить медициной в стране, или же она позволит доктору Бринкли взлететь к еще большим успехам, чем миллион долларов в год». Между противоборствующими сторонами зияла пропасть, но сторонним наблюдателям требовалось некоторое руководство, чтобы увидеть всю ее глубину.

Когда журнал «Тайм» упомянул «самого повсеместно оклеветанного и, возможно, самого влиятельного из медиков» – он точно охарактеризовал Бринкли. Но ровно так же это можно было отнести и к Фишбейну, бившемуся в тисках антитрестовского законодательства, использованного против АМА. Еще немного, и можно было бы говорить о полном тождестве, ибо оба противника – и Бринкли, и Фишбейн, – с годами становясь все более похожими друг на друга, к этому времени являли большее сходство, чем готовы были признать окружающие, да и они сами. Оба обладали самолюбием, непомерным и раздутым, как воздушный шар, оба были деятельными мастерами саморекламы, блистательными и неутомимыми ораторами, умевшими гипнотизировать толпу. Оба, как говорили, имели фотографическую память. Оба ненавидели Рузвельта. Как и друг друга.