Шарлатан

«– Что ты думаешь – думаю, ты это знаешь – об убийце? – спросила Дженни.

– Что ж, – ответил Том, – о каких-то вещах мы можем судить вполне определенно. Несомненно, тут затронута вилочковая железа, потому что Миртл Шульц была убита с особой жестокостью и без всякой жалости. Не стоит приуменьшать и непорядок в гипофизе, потому что в убийстве проявились в полной мере и хитрость, и дерзость преступника. Как мне кажется, скоро обнаружат что-нибудь написанное им.

– Написанное?

– Ну да, ведь есть железа, ответственная за то, что мы пишем. Если в ней происходит сбой, человек обычно пишет и пишет без остановки».

Но то, что могло послужить на пользу прозе в стиле Джойса, не обязательно способствовало бы развитию других форм литературы. На литературном симпозиуме, проведенном на Манхэттене, прозвучали опасения, что возвращенная юность и увеличение продолжительности жизни могут положить конец лирической поэзии, в особенности сонету. (О чем писать еще одному Китсу?)

Такова была атмосфера ко времени появления в «Американ меркьюри» статьи Хассея. Не слишком умело мешая жаргонизмы с сарказмом, автор статьи подвергал осмеянию все методы омоложения, а в особенности метод доктора Штейнаха, по слухам, выдвинутого тогда на получение Нобелевской премии. «Неужели найден наконец elixir vitae[21]? Даже беглый взгляд на факты наголову разбивает эту теорию». Но, говоря о бешеной гонке за молодостью, и Хассей, и другие комментаторы, почти без исключения, упустили и оставили без внимания те ее стороны, которые можно было бы объяснить, обратившись к более тонким, потаенным аспектам человеческой натуры. Такой подход был бы самым естественным для эпохи Фрейда, но отец психоанализа ни словом не обмолвился о данном предмете по причинам, вскрывшимся лишь после его смерти. В свою очередь, Юнг, намечая некоторую связь между работой желез и «психологическим складом личности», баловался с представлением о мыслях, как о «производимых мозгом гормональных выделениях», но его интерес обуславливался скорее интересом клинициста, нежели психолога. Массовая пресса, в противоположность тенденциям нашего времени, была поразительно индифферентна по отношению к тому, кем были люди, толпившиеся в приемной в ожидании операции, и что могло побуждать их так к ней стремиться. Лишь те пациенты, кто, подобно Дж. Дж. Тобиасу, проявляли настойчивое желание быть на виду, попадали на страницы газет.

Но преобладали самые вздорные и банальные точки зрения. Чем притягательна молодость? Если жизнь – это счастье, то чем длиннее жизнь, тем больше счастья! Таков был уровень общественной дискуссии. Сомнения и тревоги на этот счет, в том числе и страх смерти, попросту не упоминались. Но даже самые пылкие энтузиасты вроде Тобиаса имеют свои секреты. Не надо быть психологом, чтобы утверждать (хотя утверждали это и они), что не только счастливые люди, и даже не в первую очередь они, страстно мечтают о продлении жизни. Те, чья жизнь полна беспросветного, пугающего мрака, часто полагают, что смерть еще мрачнее и страшнее. Это не означает, что стремление любой ценой сохранить жизнь является противоестественным. Но в заблуждениях и иллюзиях толпы нет места ни сложностям, ни парадоксам.

Точно так же, несмотря на обилие теорий относительно психологии массы, выдвинутых в двадцатые годы Эдвардом Бернеем и другими, ни в одной из них помешательство на молодости не трактуется в терминах коллективной фантазии. Однако еще полутора веками ранее великий Сэмюел Джонсон так описывал подобное движение: «[Мы] живем с надеждой и желанием получить радость и встречаем других обуреваемых тем же желанием, но никто не хочет первым признаться в разочаровании; каждое лицо отражает улыбку другого, пока каждый, обретя уверенность в том, что остальные рады, не постарается и сам не заразиться общим чувством излучать его. Через какое-то время все поддаются обману, в который каждый внес свою лепту. Поддельное счастье распространяется в разговорах, его выражает каждый взгляд, и в финале все уверены в счастье, которого не чувствуют, [и] согласны поддаться общему заблуждению».

Таким же образом распространялись слухи и развивались разговоры насчет желез. С каждым сказанным словом Джон Бринкли становился, по крайней мере в глазах своих радиослушателей, все более уважаемой персоной.