Шарлатан

Когда Морриса Фишбейна попросили прокомментировать слова мисс Атертон, он с милой улыбкой ответил, что влияние, о котором говорит писательница, «видимо, более всего сказалось на ее мозговой деятельности».

Почти два десятилетия Фишбейн и его сторонники не переставали гадать, придет ли когда-либо конец всеобщему помешательству. Уильям Батлер Йейтс, по мнению многих являющийся величайшим поэтом ХХ века, незадолго до этого в шестидесятидевятилетнем возрасте подвергся операции Штейнаха.

«Удивительный вторично переживаемый пубертатный период», по его словам, вовлек его в роман с двадцатисемилетней актрисой. Сам Штейнах, хотя и негодовал на журналистов за искаженное представление о его работе, которое они и распространяют в прессе, продолжал заверять публику в том, что «процесс старения можно повернуть вспять». Доктор Серж Воронофф, к тому времени женившийся в третий раз – на двадцатилетней красотке-австриячке, – рекламировал обезьяньи железы с энтузиазмом даже большим, чем прежде, хотя его доказательства по-прежнему оставались весьма сомнительными.

А затем, осенью 1935 года, случился научный прорыв, к которому так долго ощупью пробирались ученые. Швейцарский химик Леопольд Ружичка и немец Адольф Бутенандт, работая независимо друг от друга, выделили и наладили производство мужского гормона тестостерона. Как объяснил журнал «Тайм», «это открытие укрепило в нас надежду подвергнуть проверке недавние сенсационные теории омоложения с помощью желез – обезьяньих или же козлиных», а может быть, и вообще стать их заменой. Возможно, как это полагали нацисты, тестостерон и является тем волшебным ключом, что отпирает врата в прошедшее. А если это так, то должен существовать и другой вход – для женщин. Вместо того чтобы прибегать к хирургическим операциям, люди когда-нибудь смогут поворачивать вспять процесс старения простыми уколами или даже таблетками, вроде таблеток для похудения. («За три недели я сбросила с себя пятнадцать лет!»)

Достигнув пятидесятишести лет, Г. Л. Менкен стал чувствовать возраст. Не угасание сексуальной энергии беспокоило его, гораздо больше огорчался он потери умственной активности и вкуса к жизни. Великий скептик боялся, что постепенно утратит свою удивительную работоспособность.

В декабре 1936 года он лег в клинику Джона Гопкинса со множеством жалоб. В его медицинской карточке отмечены «покалывание гортани в течение шести дней, недомогание, мышечные боли и небольшое повышение температуры. Диагноз: острый инфекционный трахеит, острый инфекционный синусит, острый эпидидимит (справа) неизвестного происхождения.

За время пребывания в клинике ему были сделаны две операции: удалили эпидидимитную кисту справа, а потом, вкатив на кресле в операционную, тихо и незаметно произвели вмешательство по методике Штейнаха.

Глава 41

Когда в 1936 году президент Франклин Рузвельт переизбрался на второй срок, его соперником от республиканцев выступил губернатор Канзаса Элф Лэндон, в петлице которого красовался подсолнух, как было это у Бринкли. Для доктора президентская кампания этой осени явилась тяжелым испытанием, терзающим его муками несбывшихся надежд.

Но часть его мечтаний все же претворилась в жизнь – он разбогател и катался теперь как сыр в масле. Такое богатство, несомненно, приносило ему немалое утешение. Редко, когда человек столь расчетливый, мог тратить их так безоглядно.

Еще в начале 20-х годов во время поездки в Нью-Йорк он купил Минни несколько ожерелий, шубку и панду. Этим было положено начало серии безудержных трат, длившейся целых два десятилетия. Особого размаха его траты достигли в Дель-Рио, где он купил себе дюжину – целое стадо – «Кадиллаков». Но «Кадиллаками» траты не исчерпывались: он купил дом, построенный в стиле посольской резиденции, и участок при нем на берегу Рио-Гранде – шестнадцать акров чистого самопопустительства – полу-Версаль, полу-Барнум и Бейли.

Подъездная аллея к этому дому была шире главной улицы Дель-Рио. Окаймленная рядами привозных пальм и пятирожковых уличных фонарей, горевших всю ночь, аллея упиралась во внушительного вида чугунные въездные ворота, увенчанные резной надписью с именем Бринкли. За воротами раскинулся сочный ухоженный луг, похожий, по замечанию одного из гостей, «на гигантское поле для гольфа», – остров отдохновения, со всех сторон окруженный дикой полынью. Здесь же были пруд с водяными лилиями и фонтаном, райские кущи сада с оранжереей и розарием и маленьким передвижным зоопарком, где бродили гуси и павлины и меланхолично жевали стебли сельдерея вывезенные с Галапагосских островов гигантские черепахи, где расхаживала парочка фламинго и ковыляли одуревшие от жары пингвины. А также пальмы, которые подпитывала таявшая четырехсотфунтовая глыба льда, и гигантский бассейн с подсвеченной водой и десятифутовой вышкой для прыжков в воду. В мозаичном бордюре бассейна повторялось имя Бринкли.